Валерий Ярхо - Байки русского сыска

Но этим приговором эпопея бывшего чиновника не закончилась. Через месяц после вынесения приговора из кишинёвской тюрьмы, где Буйницкий ожидал отправки пароходом на Сахалинскую каторгу, была предпринята дерз-кая попытка побега.

Однажды вечером, когда после вечерней проверки арестантов развели по камерам, а заступавшие в ночную смену надзиратели отправились по домам, чтобы поужинать, начальник тюрьмы вышел прогуляться во внешний дворик. Надо сказать, что тюремный замок в Кишинёве имел два двора: внутренний, образованный каре тюремных корпусов, в него вели ворота с подворотней, проходящей под всем корпусом, и внешний, образованный пространством между корпусами и внешней стеной тюрьмы. В этом внешнем дворе помещались больница, пекарня и другие службы. Вдоль тюремной стены, с внутренней стороны, был разбит палисадник, по которому и прогуливался начальник в тот вечер. По прошествии часа в тюрьму стали возвращаться надзиратели, ходившие на ужин, они стучали в калитку ворот, но им никто не отвечал и двери не открывал. Тогда они стали стучать сильнее. Привлечённый их стуком и криками к внешним воротам подошёл начальник тюрьмы, обнаружив дежурившего в тот день на этом посту надзирателя Бондаренко в бессознательном состоянии: тот лежал на земле и бормотал что-то несвязное. Впустив подчинённых, начальник тюрьмы приказал поднять тревогу и срочно обойти всю тюрьму, проверив наличие арестантов. Тюремный врач, прибыв по вызову начальника, осмотрел Бондаренко и констатировал сильное отравление. Тут же учинили следствие, выясняя, кто и что ел в тот день. Оказалось, что троих надзирателей — Бондаренко, Ломоносова и Лавренёва — арестанты, работавшие в пекарне, угостили пирожками. Ломоносову пирожок показался горьким, и он его, не доев, бросил, Лавренёв оставил «на потом», а Бондаренко съел. Врач забрал пирожок у Лавренёва для экспертизы, а начальник приказал позвать к себе арестантов-пекарей. Это были Бердан и Гонцов, оба местные воры, получившие относительно небольшие сроки. Они целыми днями возились на кухне и в пекарне, а на ночь их запирали в камеру, расположенную в корпусе, имевшем выход во внутренний двор. Травить охранников им было незачем. Даже если бы стоявшие на внешних постах трое надзирателей были выведены из строя, то как бы Бердан и Гонцов об этом узнали, а главное, что бы это им дало? Ведь ворота, ведшие во внутренний двор, и решётки, перегораживающие коридоры, все равно остались бы запертыми. Значит, они либо рассчитывали на чью-то помощь извне, либо действовали по плану, составленному не ими. Так решил начальник тюрьмы.

Свой контингент он знал очень хорошо — придумать столь хитроумный план обоим пекарям было «не по уму», да и бежать они не смогли бы: резона им не было — через полгода они должны были выйти на волю, а находиться при кухне и пекарне — не самая тяжёлая доля для привыкших к частым отсидкам воров.

Всех арестантов в тюрьме было семнадцать человек, из них только у Буйницкого и Мельштейна были большие сроки каторги: Буйницкому «припаяли» шесть лет, а Мельштейн за ограбление и убийство был приговорён к пятнадцати годам каторжных работ. Оба преступника на воле отличались редкостным хитроумием, и им-то как раз под силу было придумать «сюжет побега». К тому же буквально накануне они «заболели» и были переведены в больницу, расположенную в первом тюремном дворе. На окнах этого заведения не было даже решёток, и, если вывести из строя сторожей у ворот, у каторжан появился шанс сбежать.

Будучи допрошенными, Бердан и Гонцов всю вину взяли на себя, признавшись, что хотели бежать, для чего подмешали в пирожки «дурман» и угостили ими сторожей. То, что именно они давали пирожки Бондаренко и остальным надзирателям, было очевидно, но ни один из пекарей не смог объяснить, что это был за «дурман» и где они его взяли. Не смогли они также ответить на вопрос, как собирались выбраться из тюремного корпуса, поэтому начальник тюрьмы им не поверил. Узнав о том, что днём ранее к Буйницкому на свидание приходила жена, которая могла передать «дурман», он укрепился в своих подозрениях ещё больше и, дабы не усложнять дело и не искушать судьбу, распорядился своею властью усилить режим для Буйницкого и Мельштейна, а Бердана и Гонцова отправить в Одессу для следствия и суда над ними.

Буйницкого и Мельштейна заковали в кандалы и заперли в одиночные камеры. Иван Осипович очень возмущался, кричал о произволе, но толстые стены «секретной камеры» слыхивали такое не раз, а ничьего слуха его крики не достигли. Надзиратели в кишинёвском тюремном замке после попытки отравления их товарищей были очень строги и даже жестоки к нему. Очень скоро он кричать перестал и, уяснив положение вещей, смирился. Теперь, опасаясь мести со стороны надзирателей, он даже с нетерпением ждал, когда в одесском порту начнётся погрузка на борт парохода очередной партии каторжан. Буйницкий боялся, что не доживёт до того момента, когда начнётся длительное путешествие в трюме парохода, идущего через несколько морей и Индийский океан, на другую сторону земного шара, к острову Сахалин, где ему надлежало отбывать срок за совершённые им преступления. Дожил ли он до отправки на каторжный остров и что с ним стало потом, неизвестно. Он затерялся среди каторжан, сгинув в массе бритоголовой братвы.

Осенью 1901 года в Киеве творились странные дела: дотоле безупречно работавшая городская почта стала вдруг давать какие-то непонятные сбои. Центральная почтовая контора на Крещатике была завалена жалобами частных лиц и учреждений, в которых высказывались претензии относительно пропавших писем. Совершенно непонятным образом отправляемые из Киева письма исчезали, не доходя до адресатов. Наибольший ущерб понёс некий крупный коммерсант, который, в преддверии ярмарки, отправил двадцать деловых писем в разные города, и ни одно из них не дошло.

Во всех почтовых подразделениях были проведены самые тщательные проверки, но никаких существенных прорех в службе не обнаружили: вся извлекаемая из поч-товых ящиков корреспонденция аккуратно обрабатывалась и пересылалась как обычно. А жалобы все поступали и поступали.

Кое-кто сгоряча стал уже предполагать во всем этом мистическую подоплёку, а губернское начальство недовольно хмурило брови. Назревал крупный скандал с очень неприятными последствиями.

Начало разгадке этих странных обстоятельств положил телефонный звонок, раздавшийся в центральной почтовой конторе Киева около восьми часов вечера 17 октября того же 1901 года. Неизвестная дама сообщила дежурившему в тот вечер чиновнику, что почтовый ящик на Большой Владимирской улице переполнен так, что совершенно невозможно протиснуть в его щель письмо. Дежурный чиновник доложил о звонке, и заведующий конторой А. Яворский распорядился послать по указанному дамой адресу почтальона для внеочередной выемки из ящика переполненного мешка с письмами и замены его порожним.