Валерий Горелов - Вразумление, самосотворение и биография

Около трех часов дня 21 сентября 1906 года сам бросил бомбу в Старынкевича, который скончался от полученных ран. Среди жертв того взрыва оказались и случайно находившиеся в том месте, в том числе и какая-то женщина. Господь, который не оставлял его с младых ногтей, похоже, ждал от этого молодого энергичного юноши чего-то другого. Доучиться в этот год не довелось. Жандармский надзор ничего, кроме участия в политической стачке вместе с еще пятью студентами их института, что прошла 7 февраля в Петербургском университете, предъявить ему не смог. А на том собрании ему пришлось быть одним из ораторов, заявивших, что после событий 9 января самодержавие должно быть уничтожено. Там была принята резолюция о немедленном объявлении студенческой забастовки. Сам для себя он осуществлял политическую забастовку, двинувшись в родные места поднимать народ на борьбу с царским режимом. С произошедшим в Симбирске убийством Старынкевича его никто связать и не пытался, а все остальное даже на ссылку не тянуло, не то что на каторгу. Институтское начальство прилежно выслушивало мнения жандармов и просто пнуло его из стен института, несмотря на их собственные хвалебные мнения о его способностях в химии. При этом начальство институтское от себя добавило, что если бы их выпускник Дмитрий Менделеев был так же озабочен судьбами крестьянства, а не наукой, то общество до сих пор бы жило без фундаментального закона природы, который был им открыт в 1869 году. На это Сергей отреагировал по- своему:

– Адрес старца известен, потому можно спросить, что же ему сейчас дороже: тот фундаментальный закон или наука о спиртах, которая водочкой пришла к крестьянам? – Профессура была возмущена, и вердикт ее был суров.

***

Направился Сергей в Симбирск, в родные края. В местной эсеровской организации его уважали и воспринимали как дельного профессионала. Мало, что он проявил себя, метнув бомбу в Старынкевича, так еще кто-то знал, что именно его взрывчатку положили под дачу Столыпина, и она 12 августа 1906 года унесла жизни 27 человек и сотворила 33 раненых. Личная трагедия гибели Розы, члена их организации, Сергея как-то очеловечивала и делала своим. Эта боевая группа не сидела без дела, реакция наступала, кровь и слезы сочились из всех щелей провинциальной жизни. Какое-то время его студенческая фуражка мелькала в дешевых распивочных Симбирска, а потом пришло задание изготовить бомбу, да еще и приличной мощности. По законам боевой группы, каждый, даже косвенно принимавший участие в подготовке акта возмездия, имел право знать, против кого он будет направлен. Это прибавляло участникам собственной значимости и патриотической убежденности. В этот раз с пояснениями не спешили, а работы было много. Но бомба по уже опробованному рецепту к маю 1907 года была исполнена. Распоряжение Азефа, одного из руководителей боевой организации, правда, никем не больше не подтвержденное, было жестким – ликвидировать Г. Распутина, который к этому времени начал систематически общаться с царской семьей. Не было ни эпитетов, ни пояснений, был просто приказ казнить.

У Сергея вдруг образовалась неделя времени, и он аж физически почувствовал необходимость побывать в родном уезде Терпигореве. Положение там было отчаянное и страшное: подмеси к хлебу и травяные щи, в деревнях было продано и заложено все, что можно было продать и заложить. В Горелове на 10 дворов – четыре лошади и три коровы, половина земли была у помещиков и купцов, которые торговали и землями, и хлебом. Солдатчина, подати, невежество, которое сознательно навязывалось управителем, десятки тифозных больных, голодный мир и воскресная молитва.

Было по-майски тепло, а Сергея знобило, то тут, то там мелькали грязные тела людей. Он шел к дому, где прошло его детство, там, где рано умерла его мама, и где на земляном полу, всегда пьяный, валялся его отец. Там, где соседка, тетя Шура, у которой муж сгинул в солдатчине, подобрала его на улице и кормила, чем могла вместе со своим Федором, который был на год младше Сергея. Потом они подросли и вместе воровали с господских полей колоски пшеницы и за пазухой носили в дом, где тетя Шура молола их в ступке и жарила сухари на печке. Запах этих сухариков он сейчас остро ощутил, глядя вокруг себя. Лебеды тогда, конечно, было больше, чем сухариков. А где лебеда, там точно уже голодный мор. От дома, где он родился, остались только руины костра, заросшие сорняками. Дом тети Шуры был также до окон заросший, но стоял. Но окон, на самом-то деле, не было, и вместо дверей зиял черный проем. На крыльце сидел кто-то замотанный в тряпки и приваленный таким же тряпьем, руки его были наверху, и одна из них – высохшая, черная – сжимала православный крест, а другая мелко дрожала и изгибалась. Сергея охватила оторопь – это была тетя Шура. По его подсчетам, ей сейчас должно быть чуть больше 40 лет. На него смотрели заплывшие гноем глаза, а ссохшиеся губы пытались что-то произносить. Подошла девочка лет семи, взяла его за рукав и начала рассказывать, что бабушка Шура уже давно умирает, но все не может умереть, сидит на крылечке, вроде как кто-то должен обязательно к ней прийти. Потом еще подошли взрослые, и он слушал их, проклиная себя за то, что живет, ибо за то прощения не бывает, а смерть – не избавление.

***

Подошли еще трое каких-то деревенских, он все смотрел в ее невидящие глаза, а люди говорили и говорили. Рассказывали, как отговаривали ее от той дороги в Симбирск, но тетя Шура хотела найти какую-то работу. Тогда еще и осень не наступила, но было ясно, что зимой голодного мора не избежать. Да все она мечтала, наконец, увидеть, кому на Руси жить хорошо, и вместе с сыном ушла, прихватив с собой лишь узелок с двумя ржаными пряниками. В тот день угораздило же ее глазеть на выезд губернаторский. Тому, наверное, тоже не очень хорошо жилось, ибо взорвали его бомбой в тот день, а бомба та прямо напротив тети Шуры оказалась. Так губернатора убило, коней убило, прохожих покалечило, а ей, болезной, обе ноги оторвало. Любили ее, всей деревней вывезли, а ноги у церкви похоронили. Теперь вот, чуть тепло приходит, сидит на крыльце, и все не умирает, да только и не живет уже давно, все ждет, что кто-то должен прийти. Сергей подумал, что она ждала Федора, а пришел он – ее убийца. И тут она вдруг сказала два последних слова:

– Сережа, сынок, – и душа ее отошла.

Вчерашний студент пошел куда глаза глядят, и остановился только у той самой речушки, за которой деревня Неурожайка. Он плакал, потом спал, потом опять плакал. То рядом была тетя Шура, которая гладила его по голове и говорила, что он будет счастлив, то рядом проезжал генерал-губернатор при всех регалиях и приглашал спеть в два голоса «Боже, царя храни». Потом ему мерещились те 27 убитых, которые пытались тащить 33 раненых, а Роза смеялась и кричала, что любит его и ждет. Потом еще были ангелы, которые пели злыми голосами, да картинка как он, бросая бомбу, за ориентир прицеливания берет фигурку женщины на той стороне проезда, и когда карета поравнялась с ней, мечет. Он ушел с первыми лучами солнца. В ту ночь он не сошел с ума. Вот такое вразумление.