Олег Хафизов - Сабля Волынского

После перехода на московскую службу Дмитрий Боброк трижды водил великокняжескую рать в походы: против Олега Рязанского, на Болгары и Северскую землю. Все эти кампании прошли удачно и принесли Дмитрию Михайловичу репутацию воеводы нарочитого велми.

В «Задонщине» Дмитрий Волынский перечисляется среди главных полководцев русской армии наряду с Дмитрием Московским, его двоюродным братом Владимиром Серпуховским, литовскими князьями Дмитрием и Андреем Ольгердовичами. В «Сказании о Мамаевом побоище» его роль в битве изображается если не главной, то решающей.

После перехода на правый берег Дона воевода Боброк руководит построением русских войск на поле и, будучи знатным полководцем , расставляет полки по достоинству, как и где кому подобает стоять.

Великий князь с воеводами и князьями поднимается на холм, с которого хорошо просматривается место завтрашнего сражения. Солнце ослепительно сверкает на латах всадников. Ветер колышет яловцы – флажки на шлемах, развевает вымпелы на длинных копьях и хлопает драконьими языками расшитых золотом знамен. Эта воинственная картина производит сильное впечатление даже на бывалых соратников великого князя.

– Не было ни до нас, ни при нас, ни после нас не будет такого войска устроенного! – высокопарно восклицает один из литовских князей, недавно перешедших на московскую службу.

Великий князь молча наклоняет голову в знак согласия.

Вглядываясь из-под приставленной козырьком ладони в лица всадников, сорокалетний Боброк, который выглядит чуть ли не стариком среди юных русских вождей, замечает:

– Вижу небывальцев. У многих нет еще бороды.

– У иных ее и не будет, – мрачно отвечает Дмитрий Иванович и, пришпорив коня, спускается к войску.

Подскакав короткой рысью к черному знамени с ликом Христа в центре Большого полка, великий князь спешился, снял свой позолоченный шлем и опустился на колени. Все воины полка со звоном и бряцанием также слезли с коней, обнажили головы и грузно припали на колено в своих тяжелых латах. Несколько минут ветер носил над полем монотонный низкий гул мужского бормотания. Затем снова раздался лязг боевого металла. Вслед за князем ратники встали с колен и запрыгнули в седла.

Великий князь поскакал вдоль строя, останавливаясь перед каждым полком и обращаясь к бойцам. Эта армия, которая казалась литовскому воеводе самой огромной и прекрасно организованной в мире со времен Александра Македонского, на самом деле, вместе со вспомогательными службами, не превышала современной дивизии, так что большинство командиров и старых ратников Дмитрий Иванович знал в лицо.

Он разговаривал с воинами не как оратор и вождь, а как солдат и товарищ.

– Готовьтесь, братья, ведь завтра будет некогда готовиться, гости уже близко и торопятся на пир, – говорил Дмитрий Иванович, и воины хмуро отвечали:

– Изготовимся, княже. Встретим гостей.

– Стойте и бейтесь крепко, не сходите каждый со своего места, что бы ни было.

– Усто им, княже.

– Я среди вас. Либо вместе победим, либо вместе все сгинем. Молитесь усердно за меня, а я помолюсь за вас.

– Помолимся! Береги себя, княже! Если нас убьют, ты нас прославишь. А тебя убьют – все стадо лишится пастыря, и победа лишится победителя.

После смотра русские расставляют караулы, разводят костры и устраиваются на ночлег. Быстро темнеет, и на поле тучами слетается воронье, словно получившее приглашение на пир.

Боброк приступает к своей следующей обязанности, подробно описанной в «Сказании о Мамаевом побоище» и не вызывающей ни малейшего осуждения у набожного автора повести. Он гадает великому князю на завтрашний бой.

Ночью Боброк и Дмитрий Иванович садятся на коней и едут за русские посты, в сторону татарского стана, который виден в ясной ночи за несколько верст и мерцает голубоватым заревом костров. После ярко освещенного русского лагеря степь кажется черной, как печное жерло. Отпустив поводья, великий князь и воевода едут вслепую до тех пор, пока, примерно посередине между вражескими позициями, зрение не привыкает к темноте. Дмитрий Иванович и Боброк спешиваются.

– Два и десять раз гадал я на битвы, – говорит Боброк. – И ни разу не обманулся. А тех, кто надо мною смеялся, кости давно расклевали в ороны. Но ты никому не говори, что бы ни узнал, к добру или худу: ни воинам твоим, ни князьям, ни воеводам. Не то пропадем…

Следя за луной, Боброк выжидает некого, ему известного знака для начала гадания. В это время на место завтрашней сечи слетятся для спора все невидимые силы добра и зла: Божьи ангелы и аггелы сатаны, демоны и серафимы, души мертвых и тех, кто еще жив. Всего один миг, в самом водовороте духов, можно услышать их голоса и узнать, чем кончится их спор.

– Что видишь, княже? – шепотом спрашивает великого князя Боброк, указывая на огромную яркую луну с набегающей причудливой полупрозрачной тучкой.

– Властно как всадник скачет в длинном плаще, – отвечает зачарованный князь.

– Это архангел Михаил ведет свою небесную рать. Повторяй за мною: во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…

После молитвы, предназначенной небесному воинству, Боброк обращается к темным силам, произнося заклинание из жутковатых слов какого-то тарабарского наречия – не славянского, не сарацинского, не латинского или греческого, но принадлежащего какому-то лесному племени могущественных кудесников, которого и название давно забыли люди. Великий князь повторяет за Боброком и чувствует, как горячий поток вливается в него через макушку, проходит все тело до пят и возвращается назад. Дмитрия Ивановича охватывает трепет.

– Оборотись к татарскому стану. Что там? – спрашивает его Боброк откуда-то издалека, как сквозь толстую подушку.

– Шум, стук и гром, словно город строится и словно люди сходятся на торжище, – отвечает Дмитрий Иванович.

Грохот в висках Дмитрия Ивановича становится почти нестерпимым, а затем стихает. Великий князь чувствует, как земля под ним плывет и ходит ходуном.

– Что теперь?

– Теперь словно горы шатаются и сходят с места.

Боброк оборачивает князя в сторону русского стана, из которого не доносится ни звука, как из горницы, где берегут сон младенца.

– Что видишь? – спрашивает Боброк.

– Вижу, словно зарницы вспыхивают на небе. Да что же это?

– Не торопи меня, княже. То было гадание по небу, а теперь – гадание по земле.

Боброк ложится и припадает к земле правым ухом. Затем молча встает и идет к лошадям.

– Почему молчишь? Что ты слышал, брате? – нетерпеливо спрашивает его великий князь.

С трудом, словно преодолевая себя, Боброк отвечает:

– С востока плач и крик на чужом языке, словно жены татарские плачут по своим мужьям и сынам.