Антон Чиж - Рулетка судьбы

Дыша морозом и туманами, вырос городовой. Приняв стойку смирно, он передал вызов 1-го участка Арбатской части прислать кого-нибудь от сыска. Лично проводит на место происшествия.

Пушкин взглянул на каминные часы, что мерзли у Эфенбаха на подоконнике: статистика не подвела. Наступил «преступный час». Теория вероятности непобедима.

Он встал.

– Михаил Аркадьевич, позвольте приму дело?

Не хотел Эфенбах отпускать Пушкина, в присутствии которого ему было как-то спокойно, на первое дело в году, но отправлять Лелюхина или Кирьякова, а тем более Актаева, и подавно нельзя. Начальник сыска знал: как проведешь первое дело, так и будет. Весь год. А надо бы, чтобы было хорошо. И он дал позволение.

Пушкин спросил городового: по какому адресу происшествие? Оказалось, почти рядом, на Большой Молчановке. Легче пешком дойти.

Кто сказал, что мороз вреден женщинам? Дама была так румяна, так свежа, так озорна, что нельзя было не оглянуться ей вслед. Все оглядывались. Мужчины, разумеется. Дамы тоже, но с иным затаенным намерением – разгадать, что в ней такого, привлекающего внимание. Ни беличья шапочка, ни беличий полушубок, ни муфта, ни теплая юбка английской шерсти не были чем-то особенным, чего нельзя найти в модных магазинах на Кузнецком Мосту. Фигурка ее была довольно мила, но строгий ценитель нашел бы в ней недочеты. Лицо миленькое, да только милыми барышнями Москву не удивишь, своих девать некуда, замуж не выдать.

Что же притягивало к ней взгляды? Она пролетала так быстро, что прочим дамам на Тверской улице оставалось одно объяснение: наверняка француженка, умеют они, парижанки всякие, выпускать невидимую пыльцу вроде волшебной. Простая мысль, что барышня, хоть и приезжая, это сразу заметно, счастлива московским морозцем, солнечным утром и вообще святочной Москвой, так что счастье светится в ней магнетизмом, никому не приходила на ум.

Оставляя шлейф взглядов до самого конца улицы, дама вошла в гостиницу «Лоскутную», возвышавшуюся над Тверской и Лоскутным переулком затейливым резным ларцом, будто выпрыгнувшим из русской сказки. С фигурными наличниками на окнах, с коньками на крыше, покрытой разноцветными плашками «в шашечку», с чугунными колоннами у входа, державшими чугунный балкон во весь этаж. Главный, угловой корпус из особого красного кирпича с вставками рисованных изразцов. Гостиница была старой, уютной, добронравной, но совсем не дешевой, далеко не каждому по карману. Оно и понятно: в двух шагах от Красной площади, где открыли Верхние торговые ряды [20] В советское время переименованы в ГУМ. . Удобно за покупками ходить.

Между тем дама оставила шубку в гардеробе ресторана и вошла в зал. Ресторан «Лоскутной» давно соперничал с рестораном «Славянского базара». Пока в соревновании побеждал последний. Постояльцы гостиницы, конечно, спускались из номеров, а сторонних гостей за столиками было немного. Официант подошел к ней, поздоровался, назвав мадемуазель Бланш, и усадил за столик, какой предпочитала. Она выбирала место, с которого видела всех, оставаясь не слишком заметной. Привлекать всеобщее внимание ей не всегда было нужно. Официант принял заказ на легкий завтрак и обещал вернуться стремительно.

Бланш огляделась. И сразу заметила нечто странное. По проходу между столиков двигалась барышня в вульгарном платье с неприлично большим для утра декольте, с густо наведенными бровями и яркой помадой. Вид канарейки должен привлекать внимание. Чего она наверняка добивалась. Редкие посетители удостаивали ее взглядом, но и не более. Канарейка остановилась около столика, за которым завтракали две барышни, и стала вертеть головой, как будто потерялась или ищет кого-то. Видимо, не найдя знакомого, быстрым шагом двинулась к гардеробу.

Бланш оказалась там чуть раньше. Двинувшись наперерез Канарейке, резким движением ударила ее по кисти руки и подхватила выпавший ридикюль. От боли и удивления Канарейка выпучила глаза, но Бланш прошла мимо, головы не повернув. Как будто разукрашенная девица презрения не стоила. Не раскрывая, она ощупала быстро содержимое: платочек, ключ от номера, две бумажки, наверняка купюры, крохотный блокнотик барышни, аптечный пузырек с каплями. Все самое необходимое.

Войдя в зал, Бланш направилась к столику, за которым завтракали девушки. Одна из них уже заглядывала под стол и вокруг стула, на котором сидела.

– Мадемуазель, это не вы обронили? – сказал Бланш, протягивая ридикюль.

Барышня поспешно встала.

– Благодарю вас, мадам. – Она взяла ридикюль, как великую драгоценность. – Не понимаю, куда он делся.

– Присоединяюсь к благодарности, – сказала ее спутница, оставаясь за столом.

– Не стоит благодарить, мои милые… Будьте внимательны с вещами. В Москве может всякое случиться, – сказала Бланш и чуть сощурилась, как будто плохо видела. – Позвольте, так я вас знаю… Вы же были на рулетке прошлой ночью? А ну, признавайтесь, очаровательные проказницы!

Барышни переглянулись, обменявшись одним им ведомым знаком, и засмеялись.

– Только не выдавайте нас, – попросила та, что оставалась за столом.

– И в мыслях нет, милые! У каждой мадемуазель должен быть свой маленький секретик. Так давайте знакомиться и дружить! – Бланш протянула им руки.

Барышни были счастливы найти новую знакомую. Тем более такую милую и эффектную даму. И даже не слишком старую. Хотя, конечно, три-четыре года разницы для юной барышни, тем более незамужней, – огромный срок. Как вечность.

Бланш первой назвала себя, признав, что гостит в Москве без особых причин, остановившись в «Лоскутной». Настал черед подруг.

Настасья Андреевна Тимашева представилась дочерью тверского помещика. Бланш оценила ее модное и дорогое платье явно заграничного пошива: светлое, с кустовыми розочками по полю и пышными воланами на плечиках. У подруги, прозевавшей ридикюль, платье было куда проще, черное, но тоже от хорошей модистки. Она скромно назвала себя Прасковьей. Девушки были свежи, от них веяло молодостью и заграничным флером, не успевшим замерзнуть российской зимой. Бланш сразу поняла, кто хозяйка, а кто компаньонка, если не прислуга. Это так просто: одна держит спину прямо, другая скромно опускает глаза. У Настасьи сделана утренняя прическа, Прасковья туго стянула волосы в косичку. Да и характеры совсем разные: у одной повелительный, у другой покоряемый. Такие еще дети, что их можно читать, как открытую книгу.

Завязался милый дамский разговор ни о чем. Настасья рассказала, что вынуждена возвращаться домой, чего ей совсем не хочется. А в Москве они проездом с разрешения папеньки. Чтобы отпраздновать Святки в столице, а потом уж окунуться в грусть и скуку провинции. Бланш подумала, что для Настасьи это, быть может, последний глоток свободы: папенька наверняка уже заготовил женишка, сынка соседнего помещика.