Антон Чиж - Рулетка судьбы

Новость была не из приятных. Хоть Малый Гнездниковский недалеко, но тащиться со скандальным субъектом по городу… Опять под дулом вести?

– Да как же… – только начал городовой.

– Не рассуждай, а выполняй! – приказал Трашантый. – Веди в сыск!

– Ужас! Я буду жаловаться! Я с прокурором в карты играю!

Под эти и прочие грозные крики Оборин вывел пойманного из участка. Правда, обошлось без револьвера. А Трашантый убедился, что поступил правильно: устроит господин с тросточкой неприятности. Такой может, одно пальто рублей сто стоит.

Он вернулся к чаю. Но этим вечером не суждено ему было насладиться покоем. В приемном отделении появилась девушка в скромном пальтишке, замотанная в платок. Трашантый узнал ее: экономка старухи, что снимает особняк, Агапой, кажется, зовут…

– Что вам угодно, милая? – довольно ласково спросил он, чувствуя превосходство.

– Прощения прошу, господин полицейский, не случилось ли чего в доме мадам Терновской? – говорила она взволнованно.

Приятно порою быть полицейским при чине. Трашантый принял горделивую позу.

– Что за печаль, Агапушка?

– Барыня моя спрашивает, волнуется, в окно видела: городовые к ней ходили и сам господин пристав наведался.

– Умерла Анна Васильевна, – сказал поручик, подкручивая усы.

Девушка заохала и прикрыла ладошкой рот.

– Горе-то какое… Когда же случилось?

– В ночь на Новый год…

– Значит, права барыня оказалась, – сказала она печально.

Трашантый насторожился:

– В чем же она права?

– Так ведь в ту ночь видела, как к Анне Васильевне приходил кто-то, а потом до утра у нее свет горел и на другой день тоже… Может, господин полицейский, заглянете к нам? Барыня приглашала, рассказать хочет…

Чуть не на блюдечке с голубой каемочкой поручику преподнесли свидетеля. Да не простого, а золотого, буквально. Свидетельница видела ночного гостя. Наверняка убийца. Больше некому по ночам ходить к Терновской. Только опросить старуху хорошенько – и бери его, голубчика… Но тут Трашантый вспомнил, как охарактеризовал Пушкину мадам Медгурст. Сболтнул, не подумав, первое, что с языка слетело. С кем не бывает… Что же теперь окажется: она видит? Да и пристав настрого приказал не лезть, пусть сыск сам разбирается. Что оставалось поручику, попавшему меж двух огней?

– Это, милая, не к нам, – сказал он. – Извольте в сыск мадам Медгурст направить. Они делом занимаются…

Агапа совершенно растерялась.

– Да что вы, господин полицейский, она же в коляске… Из дома не выходит, как ей до сыска добраться…

– В сыск, все в сыск, – ответил Трашантый и нашел на столе бумажку, которую срочно надо было прочесть.

– Воля ваша, как знаете, – сказала Агапа, пожав плечами.

Подоткнув платок, она ушла. Трашантый только вздохнул с облегчением.

Чтобы молодой неженатый мужчина поднялся в номер к юной барышне, пусть и с компаньонкой? О таком и подумать было нельзя. Приличная барышня, не актриса, не проститутка, должна заботиться о своей репутации. Не важно, что в Москве, далеко от родителя. Злые языки найдутся, до Твери дойдет. Ну и так далее…

Пушкин просил портье послать за мадемуазель Тимашевой. Наверх был отправлен мальчонка в красном мундирчике, вышитом шнурками на манер гусарского ментика.

Мягкие кресла холла манили утонуть в тихой плюшевой неге. Пушкин сел ждать так, чтобы видеть и лестницу, и выход из ресторана. Хоть Агата не показывалась, он не сомневался: мадемуазель там. На пару со своим безграничным любопытством.

Ждать пришлось не менее получаса. Наконец на лестнице появилась барышня в светлом платье. Она прямо держала спину и осматривала холл с независимым, если не сказать дерзким видом. Внешность довольно милая, если не сказать симпатичная. В таком немного кукольном стиле… За ней держалась компаньонка в темном. Пушкин подошел, поклонился, представился. Мадемуазель Тимашева ответила, что рада знакомству. Глаза ее говорили о другом. Кивком указала на компаньонку, назвав Прасковьей. Пушкин предложил пройти в холл.

Тимашева пошла впереди. Выбрала кресла рядом с окнами на Тверскую улицу. Свое кресло Пушкин отодвинул чуть подальше от барышень. Соблюдая самые строгие приличия. При этом старательно не замечал взглядов, какие бросала на него компаньонка.

– Мадемуазель Тимашева… – начал он. Но на него махнули ручкой.

– Оставьте этот официальный тон, мы же не в Петербурге… Просто Настасья Андреевна…

Он благодарно склонил голову пред такой милостью.

– Так вот, Настасья Андреевна, полагаю, моя тетушка Львова смогла достаточно испортить мнение обо мне. Мнение ошибочно…

Настасья готовилась к скучной светской беседе с благовоспитанным юношей, занудным и правильным. И никак не ожидала подобного поворота. Она взглянула на Пушкина с интересом.

– Служу в сыскной полиции, занят с утра до позднего вечера, единственный неприсутственный день, воскресенье, предпочитаю проводить на диване… К тому же я человек грубый и скучный. Имею дело с ворами да убийцами. Развлекать барышень не умею. И не хочу. Достаточно ясно я выразился?

Настасья не верила своим ушам. И переглянулась с Прасковьей.

– То есть не будете нас опекать?

– Нет, не буду.

– И не будете составлять план нашего пребывания в Москве?

– Предпочитаю не заниматься подобной ерундой.

– И следить за нами не станете?

– Ни малейшего желания, – сказал Пушкин. – Я слишком ленив для этого…

Если бы не приличия, Тимашева наверняка вскочила и запрыгала бы на одной ножке. А так вздохнула с облегчением.

– Боже, какое счастье… Благодарю, что не покушаетесь на мою свободу…

– Рад услужить…

Важная мысль, и, главное, вовремя, посетила Настасью.

– Только мадам Львова ничего не должна узнать, – сказала она.

Пушкин согласно кивнул.

– Составим список мест, куда я вас возил. Чтобы обманывать мою милую и добрую тетушку… Врать будем параллельно, то есть и вы, и я говорим одно и то же…

Совершенно по-детски Настасья захлопала в ладошки. Шалость ей нравилась.

– Как это славно! А то нам жизни нет от московских тетушек… То езжай к вашей тетушке, то к Живокини, то к Терновской… Сил никаких нет…

Он и ухом не повел. Напротив, изобразил внезапную радость.

– Так вы племянница Анны Васильевны?

Настасья выразила удивление.

– Разумеется, она родная сестра моей покойной матушки… Разве мадам Львова вам не сказала?

– Конечно, говорила. С делами сыска из головы вылетело, – сказал Пушкин. – Когда же вы навещали ее?

– Третьего дня, – ответила Прасковья, помогая не менее забывчивой Настасье.

– Выходит, вечером тридцать первого декабря… А признайтесь, тетушка потом повезла вас на рулетку? – И он шутливо погрозил пальцем.