Александр Арсаньев - Буря в Па-де-Кале

– Так сразу? – я немного оторопел. Признаться, я не был готов к этой встрече. Что я скажу ей?! Я не продумал заранее свое поведение, и теперь мне пришлось бы импровизировать…

– Другого случая может и не представиться, – серьезно проговорила Елизавета Артемьевна. – Поговаривают, что Минкина собирается ехать на воды, поправлять пошатнувшееся здоровье! О времена, о нравы, – Княгиня Елизавета озорно рассмеялась. Правда потом закашлялась, нахмурилась и замолчала.

– Что же, – протянул я задумчиво, – мне не приходится выбирать!

Настасья Минкина к моему удивлению оказалась довольно привлекательной особой с чудесными волнистыми волосами цвета спелой пшеницы, ярко-голубыми глазами, каким-то волшебным, необыкновенно проникновенным взглядом и приятными чертами лица.

На ней было светлое платье расшито золотом и, затканная восточным орнаментом кашмирская шаль. На голове у нее была подобранная со вкусом шляпа. Шарф она также, как и Мира, по новой моде носила на поясе.

Елизавета Артемьевна наблюдала за мной с нескрываемым интересом. Ее забавляло мое легкое удивление. Ведь я-то ожидал увидеть перед собою неотесанную крестьянку.

– Яков Андреевич Кольцов? – задумалась Настасья Ивановна. – Где-то я уже слышала это имя…

От ее слов у меня мороз пробежал по коже. От кого она его могла слышать, если только не от Аракчеева?!

Мне удалось добиться от нее подтверждения, что Валежников был человеком ее любовника. Действительно, ума она оказалась не блестящего! На мое счастье!

– Да, Алексей Андреевич в самом деле ко мне благоволит, – с важным видом заявила его любовница. – Он так мил, так предупредителен, так нежен… И во всем, ну прямо во всем мне доверяет, – добродушно улыбнулась она. – Советуется со мной во всех делах и всегда считается с моим мнением во всех вопросах, пусть даже и государственных.

Елизавете Артемьевне стоило огромного труда не рассмеяться прямо в присутствии Настасьи Минкиной.

– Как не считаться с женщиной такого ума?! – проговорил я с почтением. – Алексей Андреевич, как-никак, муж государственный! Понимает, в ком есть Божья искра! И тайнами, видно, тоже со своею любезной супругой делится?

Щеки Настасьи Ивановны порозовели от удовольствия. Ей польстило слово «супруга», и мой последний вопрос провокационным не показался.

– Да, – кивнула она. – Только вы, Яков Андреевич, никому не говорите, – проговорила Минкина заговорщическим шепотом. – Алексей Андреевич устроил в моем доме за шкафом с платьями какой-то тайник, – ее глаза весело заблестели. – Не правда ли, очень забавно?

– Очень, – я из вежливости кивнул, но слова этой женщины заставили мое сердце забиться немного чаще.

– Ну ладно, мне пора, – проговорила Настасья, вставая. – Я сегодня погостить уезжаю к одной приятельнице на Васильевский остров! Алексей Андреевич-то все в делах, – замахала она руками. – И днюет и ночует у Государя!

Этой же ночью мы отправились с моим ангелом-хранителем искать аракчеевский тайник в доме его любовницы. Кинрю был сосредоточен как никогда и все дорогу не проронил ни слова.

Тогда я первым осмелился заговорить с моим японцем.

– Юкио, – позвал я его.

– Да, – он, кажется, очнулся от охватившего его оцепенения.

– Ты понимаешь, что это последний шанс? – Осведомился я. Если бы нас слышала Мира, она бы сказала, что мой вопрос прозвучал инфернально.

– Чего ж тут не понимать? – вздохнул Кинрю. – Но в этот раз Фортуна просто обязана нам улыбнуться!

Я велел форейтору остановить карету прямо напротив особняка Настасьи Минкиной. К моему удовольствию ни в одном из окон этого дома не видно было не единой зажженной свечи.

– Кажется, она и правда уехала, – заметил я, выходя из кареты. – Вот это удача, так удача! Никогда бы не подумал, что до царского письма к Веллингтону рукой подать!

– Да, – отозвался Кинрю, – мне кажется, что бурю в Па-де Кале вы, Яков Андреевич, не забудете никогда в своей жизни.

– Это уж точно, – промолвил я. Ни Ольгу, ни человека в маске, ни бушующие океанские волны, ни капитана Рональда мне не забыть вовеки! В моей жизни еще не было случая, чтобы женщина так ловко обвела меня вокруг пальца…

Мы постучались в дверь. Лакей никак не хотел нас впускать. Но нам удалось-таки уговорить его высунуть нос на улицу, где он и получил от Кинрю удар по голове в ночном колпаке. Он медленно начал сползать по стенке и рухнул к моим ногам. Японец затащил его в комнату.

– Пусть отдохнет немного, – промолвил он. Мы сразу же начали поиски спальни. Будуар Настасьи Минкиной оказалось найти не так-то легко среди множества комнат.

Наконец мы обнаружили любовное гнездышко грозного господина Аракчеева, того самого Алексея Андреевича, которого побаивались даже самые значимые люди в Санкт-Петербурге.

Я первым делом устремился к заветному шкафу из карельской березы с дамскими платьями. Кинрю тем временем зажег несколько пузатый свечей в канделябрах.

– Милое местечко, – заметил он, устраиваясь в бархатном кресле. – Гардины штофные, стены в шелках, фарфоровые вазы с амурами… Любо-дорого посмотреть! – усмехнулся он, оглядываясь по сторонам.

Я же, не теряя ни секунды, изучал шкаф. Мне пришлось вытряхнуть из него все платья. На пол посыпались тафта, шелк, атлас, бархат, муслин, флер и газ.

Наконец, мне удалось обнаружить пружину, которая позволяла отодвинуть одну из стенок этого шкафа. Когда я все-таки обнаружил тайник в стене, настало время Кинрю. С его помощью я смог проникнуть в святая святых аракчеевских пухлых бюваров…

– Кинрю, смотри! – взволнованно воскликнул я. – Глазам своим не верю!

В одной из папок среди других важных бумаг лежало вожделенное письмо Государя к герцогу Веллингтону. Я узнал бы этот конверт среди тысячи!

– Письмо?! – изумился японец. – Ну, наконец-то! Берите его скорее, и прочь отсюда! Пока не очухался этот болван в передней!

Я дрогнувшими руками распечатал конверт, чтобы убедиться, что послание Его Императорского Величества действительно здесь, на месте…

– Ну? – напряженно спросил японец. Я чувствовал, что ему передавалось мое беспокойство, словно мы были связаны с ним какой-то незримой нитью.

– Это почерк Его Величества, – облегченно ответил я, засовывая письмо за пазуху. Я ощущал себя вором, которого вот-вот могли застукать на месте преступления прямо с поличным.

– Возблагодарите своего Бога, Яков Андреевич, – отозвался мой Золотой дракон.

И тогда мы, не сговариваясь, бросились вон из этого дома.

Вернувшись к себе в особняк, я сразу устремился в свой кабинет, чтобы надежнее спрятать письмо. Теперь я сам, лично, намеревался не отходить от него вплоть до того момента, как мне представится случай вручить его Ивану Сергеевичу Кутузову.