Виктор Суворов - Выбор

Он знает: не окажись тетради с ним, никаких объяснений Сталин не примет и ждать, пока тетрадь привезут, не станет. При таком раскладе Холованова ждал арест на выходе и расстрел на заре.

Обошлось.

Не скажу, что новенькой не хотелось быть королевой. Хотелось. И даже очень. Но ей хотелось быть королевой настоящей, а не ряженой. Ей претило из себя королеву изображать. Какая-то внутренняя сила сдерживала ее, прикидываться не позволяла. В зеркальном зале нет уголка – круглый зал, но одно кресло все же в стороне от других. Роскошное кресло, явно из будуара Луи Тринадцатого. Вот в это кресло она и села, подперла щеку рукой и смотрит на своих величавых подруг, не выражая ни интереса, ни одобрения, ни порицания. Она просто созерцает происходящее с полным пониманием, что в коллектив она не вписалась, что теперь-то уж ее не простят, теперь ее из группы выгонят.

Тетрадь Сталин взял как-то осторожно, как-то бережно, как большой мастер берет в руки работу любимого ученика: ну-ка посмотрим. Он отошел с тетрадью к окну, как бы разворачиваясь к свету прожектора заоконного, одновременно отворачиваясь от Холованова.

Он нетерпеливо пролистал чистые листы, начиная с последнего, наперед зная, что почти все они чистые, что ей одной первой страницы вполне хватило. Но надо удостовериться. Да, ей хватило одной страницы. Одного предложения. Растягивая удовольствие, Сталин пропустил два мгновения перед тем, как написанное прочитать.

Прочитал.

И просиял.

Он никогда никому не показывал своих чувств. И сейчас он неспроста отворачивался от Холованова. Он ожидал сюрприза, но не знал, какого именно. Он не хотел показать своей реакции.

И ему думалось: не показал.

Но Холованов, видя только сталинскую спину, вдруг понял: сияет.

Прозвучал сигнал: динь-дон-дон. Растворилась дверь зеркальная: занятие закончено, выходите. Сразу девочки из королев и цариц превратились в наших родных советских комсомолочек, зачирикали на модную тему о новом фильме «Петр Первый». Почему-то раньше все фильмы были про борцов-революционеров: про Чапаева, про Щорса, про Кирова, про Ленина, а теперь вдруг пошли очень интересные фильмы про гетманов, князей, царей и императоров: про Александра Невского, про Богдана Хмельницкого или вот – про Петра. Говорят, про Ивана Грозного будет…

На выходе – как принято: основной состав вперед, потом запасная.

В зеркальной двери запасная обернулась в пустой зал и усмехнулась в пространство: ломать комедию – не по мне.

Отгремел день – хуже некуда. И ночь пронесло такую – не позавидуешь. Время спать. По личному приказу Сталина Холованов-Дракон обязан спать не менее четырех часов каждые сутки. Время пошло. Но не спится Дракону. Глаза – в потолок монастырский.

В последние дни он перестал понимать Сталина. Это тревожит. Много лет он уворачивался от ударов судьбы только потому, что понимал логику Сталина, потому, что наперед знал, за что Сталин будет хвалить, за что расстреливать. Но появилась эта девчонка в испанской группе, и все потеряло логику. В ходе занятия по выживанию она пришла к финишу последней, но это почему-то Сталина вовсе не интересовало. Все девочки ухитрились пронести по большому букету, ему же почему-то понравился маленький букетик ландышей, который она пронесла в рукаве на Красную площадь. Ему почему-то захотелось самому на контроль встать. Из длинной черной машины, из-за бархатной занавески смотрел… Во время последней стрельбы на четыре километра она не попала в голову приговоренного, бронебойная пуля прошла ниже, разорвав грудь и плечи. Но и на это Сталин внимания не обратил, ему почему-то понравился ее восторг, он совсем рядом был, невидимый, в будочке заколоченной, и не результаты его почему-то интересовали, а эмоции стреляющих. С сочинением она оскандалилась – три всего слова, тринадцать букв. Разве это сочинение? А Сталин почему-то сиял от такого, извините, «сочинения».

Вот и сегодня: смотрели втроем через прозрачное зеркало. Все девочки приказу следуют: цариц изображают, и здорово получается – какие жесты, какая мимика! Лишь она одна царицу изобразить не сумела. И не пыталась. Демонстративно. С вызовом. А уходя, вдруг плеснула надменным взглядом прямо туда, где Сталин за зеркалом стоял. То ли догадалась, то ли почувствовала… Швырнула взгляд, словно камень. Товарищ Сталин за зеркалом аж отшатнулся.

– Характер, – хмыкнул Холованов.

– Гнать такую, – Мессер отрубил.

А товарищ Сталин качнул головой, чуть в усы улыбнулся:

– Какие, понимаешь, есть девушки в русских селеньях.

Она не вписалась в группу. Это ясно всем. Прежде всего это ей самой ясно. Она понимает, что больше ее тут держать не будут. Потому – в дорогу. Ей никто еще приказа не давал. Она сама себе приказала. Сборы не долги. У нее давнее правило: все должно поместиться в один зеленый солдатский мешок заплечный. Все, что не помещается, – лишнее, все это надлежит выбросить. Но нечего ей выбрасывать. Нет у нее с собою лишнего. И еще правило: в мешок – только то, что можно потерять. То, что терять нельзя, – на себя. Потому: портретик товарища Сталина сняла со стены – и в карман нагрудный. Комсомольский билет и удостоверение личности – во внутренний карманчик-тайничок. Шинель – с гвоздика. Затянула гимнастерку широким командирским ремнем. «Парабеллум» – в кобуру. Два ордена Ленина – на грудь. Смолкли девочки разом: ни у кого в группе двух орденов нет, а у нее два оказалось. Да каких! И молчала, зараза. Впрочем, ордена не помогут. Ей в такой группе места нет. Даже с орденами. Даже в числе запасных. Но где же она ордена такие получить успела?

Тут и Холованов в дверь:

– Готова? Прощайся. Ты больше в группе не состоишь.

В любой хорошей комиссии – три человека. Так повелось: выпивать, так на троих. И вовсе не зря в каждой русской пивной – картина с тремя богатырями. И в трибунале – трое. И в любой расстрельной комиссии – опять же трое. Понятно, в комиссии по утверждению претендентки на должность королевы Испании триумвират: директор Института Мировой революции товарищ Сталин, его нештатный консультант товарищ Мессер и заместитель директора товарищ Холованов.

Обсуждение.

Совещания у товарища Сталина идут по образцу классических военных советов – первым говорит младший по положению, званию и должности, затем мнения высказывают все более и более высокопоставленные лица, а самый главный говорит последним. Если сделать наоборот, если самый главный будет высказывать свое мнение первым, то нижестоящие будут мнение начальственное иметь в виду и свое мнение с начальственным сообразовывать и соразмерять, а то и вовсе нос будут по ветру держать, поддакивать, главного хвалить за мудрость и с ним соглашаться. Какой тогда прок от совещания?