Борис Акунин - Ф. М. Том 1

И — ура! — получил-таки согласие и адрес (коллекционер жил на Ленинском проспекте), пообещав, что прибудет в течение двадцати минут и не обидится на лапидарность встречи: без чая-кофе, лишь короткий деловой разговор.

— Саша, быстренько одевайтесь, едем, — приказал он девочке, гордый блестяще проведенной беседой. — Тактику обсудим по дороге.

Саша испуганно замотала головой.

— Николай Александрович, лучше вы сами. Я боюсь. Как я буду с ним говорить? У меня не получится. И потом куда я такая? Волосы мокрые, нечесаные…

Фандорин улыбнулся. Женщина есть женщина — даже такая ангелоподобная скромница.

— Хорошо. Однако я должен знать, чего мне от этого человека добиваться. Насколько мы можем предположить, он взял у вашего отца вторую половину манускрипта и выдал аванс. Вы хотите вернуть ему деньги и забрать рукопись? Или хотите получить остаток суммы, отдав первую половину, которую нам еще нужно отнять у Рулета?

— Я не знаю… — Саша жалобно смотрела на него. — Как же я решу без папы? Наверно, лучше забрать.

— Но где вы возьмете деньги? И потом, нужно же платить за лечение вашего брата?

Саша опустила голову.

— Ну вот что, — решил Николас. — Я поговорю с Лузгаевым предварительно. Нужно убедиться, что рукопись действительно у него и что он в принципе согласен вернуть ее в обмен на аванс. А там видно будет. Кстати, вы не знаете, сколько именно денег получил от него ваш отец?

— Папа не говорил…

Валя дернула Нику за рукав.

— Всё, шеф, пора. Уедет клиент, не дождется. Только время теряем с этим детским садом.

Фандорин быстро ехал по пустой набережной, а Валя прикидывала вслух, какова могла быть сумма аванса.

— Значит, десять тонн евриков они отстегнули швейцарам. Еще столько же на всякие фигли-мигли, на дорогу. Плюс «мерин». Аллес цузамен штук тридцать-сорок, я думаю. Не считая перстня с бруликом, который, наверно, не меньше потянет…

— Много это или мало, вот в чем вопрос. Хорошо бы выяснить, какова рыночная цена рукописи Достоевского. Жалко, времени нет.

— Десять минут дадите? — Валентина вынула свой миникомпьютер. — Сейчас пороюсь в Сети. Аукционы надо смотреть…

Пока Николас кружил по темным дворам, разыскивая нужный корпус, ассистентка докладывала о результатах блиц-исследования:

— Смотрите, шеф. На аукционе «Кристис» автограф Натаниэла Хоторна (хрен знает, кто такой) ушел за 545000 баксов. Это была даже не рукопись, а корректура романа с авторской правкой…

— «Алая буква»? — кивнул Фандорин. — Да, я что-то читал про это. Хоторн не «хрен знает кто», а классик американской литературы. Русский автор может цениться дешевле.

— Сравнили тоже: американец на букву «х» и Достоевский, — обиделась за державу Валя. — Ладно, поищем кого-нибудь русского… Вот. Пушкин устроит? На аукционе в Берлине анонимный покупатель заплатил 117 тысяч долларов за неизвестный черновик с набросками «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях». Всего одна страничка! А у нас целая пачка.

— И к тому же Достоевский на Западе котируется гораздо выше Пушкина.

— Ух ты, смотрите! Глава из какого-то романа «Юлиссес», автор — Джеймс Джойс, между прочим, тоже черновик, продана на «Кристис» за полтора миллиона! Ни фига себе! Что, наш Достоевский меньше потянет? Да если иностранцы зажмотятся, кто-нибудь из наших на том же «Кристис» прикупит.

— Похоже, растяпу Морозова надули, — согласился Ника. — Саша права: нужно где-то раздобыть деньги и вернуть аванс. «Перстень Порфирия Петровича» — вот главная загвоздка.

Машина уже стояла перед домом Лузгаева — респектабельной шестиэтажкой недавней постройки, с огороженной автостоянкой и ярко освещенным двором. Очевидно, Вениамин Павлович был человеком небедным.

— Ты, Валя, оставайся в машине. Он торопится, так что я ненадолго.

— Видел из окна, как вы подъехали. Стильная машина, настоящий британский шик. Я и сам, знаете ли, стопроцентный англоман.

Мужчина, открывший Николасу дверь, и вправду был похож на англичанина из голливудского фильма пятидесятых годов — этакий Дэвид Наивен: зализанные волосы, усы щеточкой, аккуратные бакенбарды.

— Сразу видно, что мы люди одного круга, — с величавой приветливостью объявил Лузгаев, одобрительно посмотрев на твидовый пиджак и клетчатый галстук гостя. — Милости прошу в кабинет.

Кабинет оказался под стать хозяину: всё очень респектабельно, но с некоторым перебором.

— Как вы назвались — Фандорин? — Вениамин Павлович улыбнулся с видом знатока. — Хорошая фамилия, известная. Лузгаевы тоже старинный род, с пятнадцатого века. Столбовые дворяне. Вот портрет нашего родоначальника, государева стольника Никиты Лузгая. — Он показал на картину в золотой раме: краснощекий бородач с булавой в руке. Судя по краскам, по невообразимости наряда, да и по булаве, которая стольнику совершенно ни к чему, портрет был фантазийный, недавнего производства, а родоначальник скорее всего липовый.

— А это мой прадед, акцизный чиновник.

С другого портрета, явно списанного со старого снимка, пучил глаза коллежский регистратор в наглухо застегнутом вицмундирчике. Вот этот на роль лузгаевского предка вполне подходил, да и черты фамильного сходства прослеживались.

— Батюшка мой, ответственный работник ВЦСПС, — пояснил Вениамин Павлович, заметив, что гость разглядывает фотографию солидного мужчины с орденом «Знак почета» на широком лацкане. — Ему пришлось скрывать свое происхождение, такие были времена. Вы привезли остальную часть рукописи? А что же милейший Филипп Борисович?

— Он в больнице.

— Ай-я-яй. Надеюсь, ничего опасного?

— Филипп Борисович в коме, — несколько исказил факты Ника, чтобы избежать лишних подробностей. — И неизвестно, удастся ли его из этого состояния вывести.

Лузгаев поцокал языком, выражая сочувствие.

— Его дочь Александра поручила мне связаться с вами. Она хочет получить назад то, что отдал вам ее отец. Аванс, разумеется, будет возвращен, — прибавил Фандорин небрежным тоном, а сам внутренне замер.

Вдруг он попал пальцем в небо, никакого аванса уплачено не было, и сейчас его разоблачат?

Или, того хуже, вдруг Лузгаев скажет, что у него нет рукописи?

— В коме? — медленно проговорил Вениамин Павлович, никак не отреагировав на упоминание об авансе. — То есть некоммуникабелен?

— Иногда приходит в себя, но очень ненадолго, — придумал Ника. — Например, сообщил, что рукопись у вас — и снова потерял сознание.

— Да-да, все в целости и сохранности, не беспокойтесь.

У Николаса отлегло от сердца.

— Сколько вы заплатили Филиппу Борисовичу? — облегченно спросил он.

Глаза коллекционера сверкнули.

— Разве Морозов не сказал?

— Нет. Я рассчитывал, что вы мне скажете.