Павел Сутин - Апостол, или Памяти Савла

Нируц не простит отступничества, прежняя дружба будет забыта. Отныне я в его глазах невесть кто. Предатель, беглец и ничтожество. Я нарушу правила Службы, но не это его оскорбит. Я предам своего командира, своего наставника, я дезертирую в те дни, когда Нируц нуждается во мне, как ни в ком.

Но довольно об этом, я многому учен, надеюсь сберечь голову. Я спрячусь, Рафаил, не стану писать домашним год или три. Коли к тебе придут романские сыскные, ответь им, что ты в давнем раздоре с братом и знать не знаешь, где он теперь.

Теперь о делах нашего дома.

Рафаил, умоляю, вернись в Эфраим! Хоть на полгода вернись!

Прошу тебя, приезжай в Эфраим и поддержи отца. В ближайшие недели резидентуры Внутренней службы объявят меня преступником. Кохены Эфраима тоже объявят об этом в кварталах. Дому Малуков это не навредит. Коммерцианты Провинции уважают отца. Его репутация чиста и непоколебима. Но администрат и недоброжелатели из горожан непременно станут выказывать отцу презрение. Отец стар, негоже, чтобы он, седой труженик, почтенный человек, в одиночку встретил общественное порицание. Будь теперь рядом с ним. Пусть отец видит, что старший сын приехал из метрополии, чтобы разделить с ним трудное время. Ему легче будет снести пересуды соседей, если ты будешь рядом. Примкни я к зелотам – вот тогда периша Эфраима отнеслись бы к отцу с сочувствием. Но в Эфраиме знают, что я служил романцам. Поэтому не будет отцу сочувствия – одни только злорадные пересуды и показное презрение. Переступи через разлад с отцом, не озлись на холодный прием, который может ожидать тебя дома. Приезжай в Провинцию и один год поживи в доме Малуков.

Я составил акт перепоручения майората. Он хранится в нотариальной конторе Аарона Хизреви в Яффе. Ты можешь получить этот документ, когда тебе будет угодно. Приезжай в Эфраим и помирись с отцом. Будь ему помощником до тех пор, пока не определится моя участь.

Четыре года я тяготился нашим разрывом. Не писал тебе, не искал примирения. До слова помню наш последний разговор, помню твою брезгливую гримасу. Как же легко ты принес нашу дружбу в жертву своей брезгливости! Ты высокомерно выговорил мне. «Поприще для властолюбивого ничтожества», «суетливая мерзость тайного могущества» – вот твои слова. Ты упивался своим негодованием, своим отвращением ко всем соглядатаям и доносителям, что только есть в Ойкумене. Ты говорил величаво и гневно, словно стоял на котурнах, а замерший амфитеатр внимал твоему монологу. Будь ты проклят, высокомерный дурак!

Когда ты, дипломированный хирург, оставил службу в госпитале, оставил почтенное врачебное дело, неблагодарно ослушался отца – кто первым бросился защищать тебя? Кто отстаивал перед отцом твое право на выбор стези? Отец немало заплатил за твое образование, отец желал тебе достатка и высокого статута. А ты, получив от него все, что только может получить джбрим от своего отца, даже не изволил объясниться с ним! Ты уплыл в Байю и знать не желал о делах и нуждах дома Малуков! И кто же тогда выгораживал тебя, кто защищал? Малыш Севела! Кто писал тебе всякую неделю, месяцами дожидаясь коротких, небрежных ответных записок? Малыш Севела! Кто, в конце-то концов, упросил отца не лишать тебя содержания (пятьсот ауреусов в год – изрядная сумма)? Малыш Севела! Будь ты проклят, надменный сноб! А когда малыш Севела робко поведал старшему брату о своем выборе, то что же услышал он в ответ? Высокомерный выговор он услышал от любимого старшего брата. Я, коммерциант, отцовский любимчик, цифирная душа, оказался во сто крат терпимее тебя, эстета и острослова! Отчего же ты без должного уважения отнесся к моему выбору? Проклятый ты предатель! Я был тебе хорошим братом, а ты позорным высокомерием зачеркнул нашу братскую дружбу!

И вот что, Рафаил. Придется напомнить тебе о стипендии. Да, о стипендии! Когда ты проходил курс драматургии у Мнестера, эта стипендия, помнится, помогла тебе не подохнуть с голоду. Так вот – половину жалования суб-лейтенанта я положил на ту стипендию. Я-то знал, как скудно тебе в Байе. Быть студиозусом знаменитого драматурга – немалая честь. Но недешевы уроки мастера Корнелия Мнестера. Так вот, это Тум Нируц посодействовал в том, чтобы великовозрастному студиозусу Рафаилу Малуку некий «Союз ткачей Итуреи» определил стипендию как даровитому и достойному молодому человеку. А малыш Севела был теми ткачами. И твой труд «Памяти Вария» вышел в свет не без участия малыша Севелы (что, кстати сказать, ни в коей мере не умаляет достоинств книги). Триста ауреусов было уплачено издателю Севариусу Кумму. Это уже много позже список «Памяти Вария» был периздан и принес немалый доход тебе и книготорговцу. Вот так-то, брат Рафаил.

А думал ли ты хоть раз – по каким дорогам носило эти годы малыша Севелу? Не одиноко ли младшему брату? Хоть по сто раз на день плюй и швыряй навоз в ту сторону, где моя Служба, старший брат Рафаил, обливай презрением тайный сыск, кляни романских прислужников. Но попробуй утверждать, что мое дело безопасно и нехлопотно!

Ты предал меня, брат Рафаил. Предал, когда произнес высокомерную отповедь в ответ на доверительные слова. И после предавал, когда в веселой Байе сочинял эссе об Атиллии и Менандре, когда кутил с поклонниками и развратничал с поклонницами. А малыш Севела тем временем гонялся за зелотами по Самарии и Газе. Ты публиковал комментарии к «Новой аттической комедии», а малышу Севеле могли всякий миг выпустить требуху, стоило лишь ему на миг утратить осмотрительность среди богобоязненных жителей Идумеи. Ты нынче знаменит и небеден. Тебе рукоплещут театры Неаполя и Остии. А хоть раз вспомнил ты малыша Севелу, в то время, как тот сберегал покой в Провинции, вылавливая убийц и смутьянов?

Но полно. Это дело прошлое. Нынче нам вдвоем надо поддержать дом Малуков. Я возвращаю тебе майорат, а ты оставь на один год сценическое дело…

На Полянке его ждал сюрприз – пожаловал Лобода. Ждал его в машине, у подъезда. Дорохов не сразу заприметил в темноте Сашкины «Жигули», увидел, только когда тот посигналил. Лобода вылез из машины и пожал ему руку.

– Здорово! – обрадованно сказал Дорохов. – Давно ждешь?

– Здорово… Не, минут п-п-пятнадцать. Думаю, подожду с п-п-полчасика. Не появишься – п-п-поеду. Присядь в машину, разговор есть.

«Сегодня у всех есть ко мне разговор», – подумал Дорохов.

– Пошли в дом, Сашка, – сказал он. – Чаю попьем. У меня даже твой «Камю» еще остался.

– Не, мне ехать надо, с-с-садись. П-п-переговорим, и я поеду, – серьезно сказал Лобода. – Давай, садись.

Они сели в машину. Дорохов вынул из кармана куртки «Казбек».

– Что-то случилось?

– Да совпадение одно п-п-произошло… – с непонятной интонацией сказал Лобода. – Я сегодня утром с одним п-п-парнем говорил. Н-н-ну, вспомнил про то, что ты меня спрашивал в прошлый раз. П-п-подумал – надо поговорить с операми, кто золотарями з-з-занимается. Ну вот, поговорил с К-к-костей Ильясовым.