Наталья Александрова - Батумский связной

– Ваше благородие! Всю жизнь за вас Бога молить буду!

– Тогда сделаешь, что я тебе велю.

Дверь распахнулась со стуком, на пороге возник запыхавшийся Саенко.

– Ваше сковородие! Беда! В тюрьме событие произошло!

– Тише. – Горецкий выскочил в коридор, откуда послышалось гудение голоса Саенко.

Посреди ночи в тюрьме поднялся шум. В дверь одной из камер колотили изнутри, доносился истошный крик:

– Помирает! Человек помирает!

Дежурный надзиратель, гремя ключами, подошел к камере, открыл маленькое зарешеченное окошечко и недовольным заспанным голосом спросил:

– Ну чего вы, дьяволы, горланите? До утра, что ли, подождать нельзя?

– Нельзя, нельзя, никак нельзя, господин начальник офицер! – жалобным голосом, нещадно коверкая русские слова, запричитал рослый бритый татарин. – Дядя мой помирать, совсем помирать!

– Вот еще нелегкая, – тяжело вздохнул надзиратель, – чего еще там с твоим дядей стряслось?

– Падучая у татарина, – подал голос из угла босяк, задержанный за бродяжничество.

Надзиратель крикнул в глубину коридора своему напарнику, чтобы подошел и подстраховал его, и с ленивым вздохом отворил скрипучую дверь камеры.

Старый татарин действительно бился на полу в конвульсиях, изо рта у него шла белая пена.

– Палку ему какую-нибудь надо в зубы сунуть, – подсказал из угла босяк, обладатель большого жизненного опыта, – а не то зубы все себе покрошит в песок.

Бритый племянник сел в углу на корточки и тихо подвывал, глядя вперед бессмысленными глазами.

– Черт с ними, с зубами его, – отмахнулся надзиратель и окликнул напарника: – Кузьмич, иди сюда, вынесем старого, да в лазарет! А не то так и будет до утра тут биться, уснуть не даст.

Кузьмич внимательно оглядел камеру, скользнул взглядом по бритому татарину, вся поза которого изображала немую скорбь, пренебрежительно отвернулся от бродяги, но все медлил.

– Да идешь ты или нет! – заорал первый надзиратель, торопясь скорее избавиться от хлопотного заключенного и идти досыпать.

Кузьмич вошел в камеру неохотно – как-никак нарушение правил – и наклонился к припадочному, собираясь взять его за ноги. Но в это время широкоплечий «племянник» в мгновение ока очутился рядом, сгреб обоих надзирателей за воротники гимнастерок и с размаху сшиб их головами. Надзиратели, лишившись чувств, упали на пол камеры, а припадочный дядя вскочил мгновенно и выплюнул кусок мыла. Татары бросились к двери. Перед тем как выскочить из камеры, Керим оглянулся на босяка и спросил:

– Ну ты, беспаспортный, бежишь с нами?

– Не-а, – помотал головой босяк, – куда мне бежать? Меня завтра обратно сюда приволокут…

– Ну и шайтан с тобой! – Керим захлопнул дверь камеры и запер ее реквизированным у надзирателя ключом.

Татары крадучись пробрались по тюремному коридору. В конце его перед большой решетчатой дверью дремал пожилой солдат. Винтовка его была прислонена к стене чуть поодаль. Керим сделал дяде Мустафе знак держаться сзади и, стараясь не разбудить солдата, тихонько подобрался к нему как можно ближе. Вдруг часовой схватил винтовку и закричал:

– Стой! Кто идет?

Керим в один прыжок подскочил к нему и схватился за винтовку. Старый солдат, однако, оказался силен и достаточно проворен и не отдавал оружие, одновременно громким голосом подзывая подмогу.

Тем временем сзади к часовому подобрался дядя Мустафа и огрел беднягу по голове огромной связкой ключей от камер. Солдат обмяк и повалился на пол, но вдали по коридорам уже с топотом бежала подмога.

Татары поспешно один за другим перебирали ключи, стараясь найти нужный. Наконец замок поддался, дверь тяжело со скрипом распахнулась, и беглецы выскочили во двор. На их счастье, калитка перед дверью была в это время открыта – в тюрьму возвращался кто-то из надзирателей дневной смены. Керим с разбегу оттолкнул двоих солдат в воротах, и татары выскочили в темный кривой переулок.

– Стой, стой! – слышалось сзади. – Стой, сволочь, стрелять буду!

Вслед за угрозой действительно прогремело несколько винтовочных выстрелов.

Керим, заворачивая за угол, оглянулся и увидел, как дядя Мустафа резко остановился, будто налетел на каменную стену. Ноги его подогнулись, и старик упал лицом в уличную пыль.

– Прощай, дядя, – прошептал Керим, – прощай и прости меня… Не могу я вернуться, не могу попасть в руки неверным…

И Керим побежал дальше хорошо знакомыми ему кривыми переулками городских окраин.

– Вот что я вам скажу, голубчик. – Горецкий задумчиво смотрел на Бориса, выбивая пальцами на крышке стола Турецкий марш Моцарта.

Они были в кабинете вдвоем, ночь подходила к концу, за окном наступила особенная глухая предрассветная тишина.

– Вот что я вам скажу. Мы должны господ конспираторов, вашу красавицу баронессу вместе с Вольским, напугать, заставить их перейти к активным действиям. Они хотят отдать вам бриллианты в последний момент, перед самым отходом «Пестеля», поскольку считают, что это менее рискованно. А мы должны сделать так, чтобы у них земля горела под ногами. Тогда они отдадут бриллианты вам, и мы убьем, что называется, двух зайцев сразу – и конспираторов возьмем с поличным, и ловушку устроим для нашего хромого ювелира. И кроме того, непрерывная грубая слежка не даст сбежавшему Кериму возможности связаться с ними и опознать вас.

– Что будет с конспираторами, как вы их называете? – поинтересовался Борис.

– Контрразведка ими займется, и татарской Милли-Фиркой тоже. Дело политическое, тонкое. С татарами ссориться тоже не с руки. Но эти, Вольский и компания, кроме того, причастны еще и к уголовщине. Потом, я думаю, их расстреляют.

Борис расстроился. На Вольского ему было наплевать, но красавица баронесса с фиалковыми глазами вовсе не заслуживала того, чтобы ее поставили к стенке. Но… на войне как на войне, Борис для нее ничего не сможет сделать…

– А что Просвирин? – спохватился Борис. – Неужели вы его отпустили?

– Отпустил, отпустил, да только не одного, а с Саенко. Тот за ним издали следит, ни на минуту из виду не выпускает. Вы Саенко не знаете, он в человека как клещ вцепится. Да Просвирин и сам никуда не денется – некуда ему уходить, он теперь все сделает, что мы ему велели.

– А почему, Аркадий Петрович, вы так уверены, что помощник ювелира с Просвириным непременно свяжется?

– Из двух соображений, и самых сильных на свете: из мести и жадности. С одной стороны, он думает, что это Просвирин его предал, поэтому я появился у Серафимчика, и захочет прояснить с ним отношения. С другой стороны, по описанию Просвирина он настоящий маньяк, ради бриллиантов готов на любое злодейство и чувствует их издалека, как верблюд чувствует воду. Поэтому Просвирин легко сможет его убедить, что бриллианты, которые передаст вам Вольский, только его и дожидаются. Представим дело так, как было месяц назад. Вы – курьер, перевозящий бриллианты, утром вы отплываете на «Пестеле», а поселитесь на эту ночь снова в гостинице «Париж», чтобы все было как в прошлый раз. Уверен, что ювелир не сможет удержаться от ограбления, ведь он же маньяк.