Кларов Юрий - Арестант пятой камеры

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, к труду и жертвам.

Верховный правитель адмирал Колчак.

18 ноября 1918 года».

В гражданской войне, начавшейся в 1918 году, участвовали только живые. Теперь живые вовлекли в нее и мертвых. Именами погибших в колчаковских застенках революционеров были названы роты и батальоны Иркутского ревкома, а во главе двигавшихся на восток колонн каппелевцев везли гробы, в которых продолжали свой поход руководители белой гвардии. Им предоставлялось право вместе с войсками вступить в Иркутск.

Право это было даровано генералам и полковникам. Умирая от ран, мороза или вшей, они могли быть уверены, что их трупы не будут удобрять землю Совдепии, а если будет на то божья воля, их доставят после разгрома Иркутска на территорию, занятую войсками атамана Семенова, и только здесь захоронят со всеми соответствующими чину и должности почестями.

Таков был приказ командующего. Каппель издал его во время своей болезни, когда врачи пришли к выводу о безнадежности его состояния. И все офицеры понимали, что, подписывая этот приказ, обреченный на смерть командующий думает о себе…

Походное кладбище насчитывало шесть гробов. В Нижнеудинске, где был арестован Колчак, к шести полковникам и генералам присоединился седьмой - Владимир Оскарович Каппель..,

Гроб для командующего был сделан местным гробовщиком. Большой и добротный, он оказался несколько великоват для ссохшегося тела. Но все же генерал в парадном мундире, строгий и бледный, выглядел в нем эффектно. У Каппеля было сосредоточенное и задумчивое лицо. Казалось, что и после смерти его не оставляют мысли о походе, и он, если понадобится, готов вновь повести в бой офицерские роты.

При отпевании покойного в церкви, где только вчера красильниковцы закололи штыками красных пулеметчиков, присутствовал новый командующий - генерал Войцеховский. Затем Войцеховский произнес краткую речь и распорядился произвести ружейный салют.

Через час салют был повторен. Но на этот раз стреляли уже не в воздух… Это уничтожали арестованных членов Нижнеудинского ревкома, местных большевиков, пленных партизан и красногвардейцев - всего сто человек. Впрочем, первоначально было 97, но к ним для ровного счета прибавили еще троих, в том числе и гробовшика, записавшегося в нижнеудинский красногвардейский отряд за несколько дней до захвата города белыми. Взяли его вместе с женой, но она, как выяснилось, была 101-й, поэтому ее отпустили, а мужа увели. Он был единственным, кого с учетом невольно оказанной услуги разрешили похоронить родственникам сразу же после казни…

Для исполнения приговора военно-полевого суда, как пышно именовалось указание о массовом расстреле, в распоряжение адъютанта Каппеля, поручика Дербентьева выделили 8-й Камский полк, наличный состав которого к тому времени состоял из 25 рядовых. Из-за малочисленности команды приговоренных расстреливали небольшими партиями, а уставшие и промерзшие до костей солдаты целились плохо. Поэтому после каждого залпа Дербентьев вместе с двумя унтер-офицерами добивал раненых. Это было утомительно, но поручик старался добросовестно исполнить свой долг перед Россией и покойным главнокомандующим. Однако солдаты стреляли плохо, из рук вон плохо! После первого залпа ему пришлось пристрелить легко раненного в ногу рыжебородого и круглолицего, а затем еще нескольких, среди которых была и женщина, длинная, худая, с глазами, подернутыми пленкой ненависти… Впрочем, поручик и видел и не видел тех, в кого стрелял. Для него они все были одинаковы, на одно лицо.

В книге Мережковского «Грядущий хам», которую некогда прочел хрупкий, похожий на миловидную барышню гимназист Дербентьев, имелась красочная иллюстрация - громадный, смахивающий на скифа мужик, пытающийся разрушить храм Василия Блаженного. B с 1918 года студент консерватории Дербентьев, освобожденный от воинской повинности в связи с плоскостопием, в рядах белоофицерского партизанского отряда непримиримо сражался с этим мужиком, превратившимся в победителя. Он, этот сиволапый мужик, мог принимать различные обличья - подростка-рабочего, интеллигента в традиционном пенсне, розовощекого пейзанина в красноармейской шинели. Но это была лишь оболочка, за которой Дербентьев видел - или стремился видеть - ненавистные ему черты.

Этот мужик преследовал по пятам, не давая передышки, группу генерала Каппеля, Он же, объединившись в беспощадные партизанские отряды, преграждал ей путь на восток, в Читу, к атаману Семенову. С ним Дербентьеву предстояло встретиться у стен Иркутска, а пока он уничтожал его здесь, в Нижнеудинске, проклятом богом сибирском городке, ставшем роковым для Колчака и Каппеля… \ |

- По предателям и врагам России… пли!

Залп. Минутная пауза. Стоны.

Плохо стреляют солдаты, из рук вон плохо!

И, проваливаясь в глубоком снегу, Дербентьев в сопровождении все тех же унтер-офицеров карабкается на бугор, откуда раздаются проклятия и стоны…

Несколько выстрелов через почти равные промежутки времени. Теперь с этими покончено…

Кто-то из стоявших в ожидании казни запел «Интернационал». Песню подхватило несколько голосов.

Дербентьев махнул рукой. На бугре аккуратно расставили новую партию приговоренных.

Сколько их там? Шестнадцать? Восемнадцать?

- По предателям и врагам России - пли!

…У поручика были ледяные глаза. Вбитые в белые обручи покрытых инеем ресниц, остекленевшие и застывшие, они казались мертвыми. И эти глаза видели только одно - прежнюю Россию, которую уже никто не мог ему вернуть…

- …Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…

- По предателям и врагам России - пли!

- …Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем…

Да, они, те, кого в эти минуты убивал бывший студент консерватории Дербентьев, стали всем, до основания разрушив его мир. С ними никто не смог справиться: ни покойный император, ни генерал Корнилов, ни адмирал Колчак, в которого Дербентьев некогда верил, как в бога. Но и бог и адмирал обманули Дербентьева…

«…Совет Министров принял всю полноту власти и передал ее мне, адмиралу Александру Колчаку…»

Это обращение оказалось пустой бумажкой, которую всероссийский хам мог использовать по прямому назначению… Теперь она уже никого не интересует…

Но в последнем Дербентьев ошибался.

В далеком Иркутске, из которого навстречу каппелевцам двигались войска ревкома, следственная комиссия как раз занималась историей этого обращения. Как-никак, а оно знаменовало начало контрреволюционной диктатуры в Сибири.

На этом допросе, помимо членов комиссии, секретарей и солдата на плакате, присутствовал и Стрижак-Васильев. Колчак на этот раз был в подавленном настроении, как выражались корабельные гардемарины, «не при кортике». На вопросы адмирал отвечал вяло и неохотно; его путь к диктатуре не был выигрышной страницей в будущей биографии.