Александр Бушков - Сыщик

Привратник нацелился было распахнуть ворота, но Бестужев остановил его небрежно-повелительным жестом и направился к калитке. Все случайности учесть невозможно, и совершенна ни к чему, чтобы один из имевшихся в его распоряжении экипажей находился внутри: ворота могут оказаться и запертыми в самый неподходящий момент…

Густав сразу же отъехал. Согласно полученным инструкциям (которые, Бестужев не сомневался, будут, как обычно, выполнены скрупулезнейше) ему предстояло ждать на обочине в полуверсте отсюда — ждать, сколько понадобится, хоть до утра.

Привратник распахнул калитку, склонился в поклоне, и Бестужев, глядя поверх его головы, с барственной небрежностью произнес:

— Я князь Иван Партский…

— Прошу вас, ваше сиятельство! — живо отозвался цербер. — Вас проводят.

По аллее уже поспешал — с достоинством поспешал, как это умеют вышколенные слуги, — лакей в пудреном парике с буклями и такой же ливрее. Сразу видно было, что барон не увлекался присущими графине Бачораи экстравагантностями и своих слуг одевал так, как принято в большинстве богатых домов.

Идти пришлось довольно долго, не менее пары минут — мимо прелестного искусственного озерца с китайской пагодой на берегу и несколькими лакированными лодками, окрашенными в яркие, веселые цвета, мимо беседок и довольно изящных флигелей, мимо беломраморных статуй на невысоких постаментах, мимо площадки для крикета, мимо стоявшей посередине зеленой лужайки огромной старинной пушки на громоздком, неуклюжем лафете — очевидно, как-то связанной с былыми подвигами баронов Моренгеймов на поле брани.

Наконец показался особняк — изрядных размеров здание с башенками по углам, фонтаном перед парадной лестницей и стрельчатыми окнами: то ли подлинная постройка начала восемнадцатого столетия, то ли ее искусная современная имитация. Бестужев вновь с неудовольствием ощутил себя персонажем дешевого французского романчика из великосветской жизни, полного мелодраматических страстей и буффонадных интриг…

Оказавшись внутри, Бестужев пришел к выводу, что дом все же старинный: трудно было бы добиться столь великолепной имитации даже при условии огромных расходов: старина здесь ощущалась решительно во всем. Вышколенный лакей бесшумно двигался в полушаге впереди и слева от него. Они миновали длинный коридор, исполнявший роль портретной галереи — многочисленные предки барона обоего пола, как полагается, выглядели величественными, умнейшими людьми благородной души. Как за фамильными портретами водится во всех странах, где они у дворян имеются. Ну, положено так, что поделать…

Потом послышались быстрые, громкие шаги, ничуть не похожие на бесшумную походочку лакеев. Навстречу Бестужеву вышел — едва ли не выбежал — молодой человек лет двадцати пяти. Откровенно говоря, на знатного аристократа он не походил ничуть — курносый, лупоглазый, с чрезвычайно простецким лицом. Нарядить его в простую косоворотку, картузик напялить — вылитый приказчик из петербургской москательной лавки. Бестужев поневоле вспомнил свежий анекдот, вчера рассказанный Лемке. Едет грозный король по своим владениям — и замечает вдруг самого что ни на есть подлого мужика, сиволапого пахаря. Вот только мужик этот похож на его величество, как две капли воды, раздень обоих и поставь у зеркала — отличить будет невозможно. Игривая мысль приходит в голову королю, и он, придержав коня, вопрошает, заранее подмигивая свите:

— Эй, мужик! Твоя матушка, случаем, при королевском дворце не служила?

Мужик с подобающим почтением (и искренним простодушием) ответствует:

— Матушка не служила, а вот батюшка долго служил…

А впрочем, для данного случая анекдот не годился: проходя по галерее, Бестужев успел мельком рассмотреть многие портреты. На многих из них, и мужских, и женских, присутствовали эти фамильные черты: курносость и лупоглазость. Другое дело, что предки были наверняка облагорожены живописцами насколько возможно, а барон Рудольф был персоной не нарисованной, а живой…

Внешность барона, таким образом, была самой заурядной — а вот его наряд оказался весьма примечателен. На нем красовался наглухо застегнутый длиннополый сюртук из коричневого плиса, какие здесь, Бестужев давно подметил, носили исключительно старики. Но выбор именно такой одежды понять можно было без труда: на обычном пиджаке и даже на визитке никак не разместить многочисленные награды, покрывавшие грудь барона Рудольфа на манер звенящей кольчуги, от плеч и даже ниже линии талии. Кресты, звезды, самые разнообразнейшие регалии… В прошлом году Бестужев с друзьями-офицерами рассматривали иллюстрированный журнал — и вдоволь поиронизировали над свадебной фотографией князя болгарского Фердинанда, чьи перси были декорированы прямо-таки невероятным количеством орденов. Оказалось, зря посмеивались. Барон болгарского властителя безусловно перещеголял. Некоторых орденов Бестужев просто-напросто не мог опознать в силу их несомненной экзотичности, понятно лишь, что иные из них принадлежат государствам несомненно христианским (южноамериканским, наверное, Илона о чем-то подобном упоминала), а другие либо арабской вязью украшены, либо столь затейливыми символами и начертаниями, что наверняка жалованы далекими экзотическими государями наподобие сиамского короля или японского микадо. Звезду абиссинского [7] Абиссиния — прежнее название Эфиопии. негуса Бестужев опознал исключительно потому, что видел ее в жизни — точно с такой же вернулся из Абиссинии капитан Анедрусев, выполнявший какую-то загадочную миссию, о которой ему не полагалось говорить, а им не полагалось спрашивать…

При каждом движении господина барона все это радужное великолепие мелодично позвякивало, подвешенные на ленточках ордена, соприкасаясь с наглухо прикрепленными звездами, производили ни с чем не сравнимую музыкальную какофонию. Бестужев усмехнулся про себя: по самым приблизительным прикидкам, все это великолепие должно было весить фунтов не менее десяти — однако барон не походил на человека, угнетенного такой тяжестью…

— Здравствуй, князь! — выпалил хозяин, без малейшей чопорности обменявшись с Бестужевым рукопожатием. — Рад с тобой познакомиться, друзья Илоны — мои друзья. Приехал посмотреть… чудеса технического прогресса? Честное слово, не разочаруешься! — И он залихватски подмигнул.

Бестужеву и в голову не пришло обижаться на столь фамильярное обращение: он еще в Петербурге узнал, что благородным сословием и офицерами в Австро-Венгерской империи хорошим тоном считается как раз обращение на «ты».

От барона не то что припахивало спиртным — несло, как из винной бочки. Правда, он, судя по всему, был из тех кутил, что способны, регулярно поглощая устрашающее количество вина, сохранять и относительную твердость походки, и внятность речи. Тот еще гуляка, отметил Бестужев.