Наталья Александрова - Волчья сотня

Переваливая холм за холмом, говорковцы продвигались вперед. Степь была безлюдной, такой, какой она была, должно быть, в незапамятные времена, до татарского нашествия, а возможно, и до Рождества Христова.

Часы шли за часами. Ровный шаг коня убаюкивал Бориса. Ему начали уже мерещиться картины из довоенного прошлого, словно он видел короткие сны наяву. С благодарностью он вспомнил Саенко и его уроки верховой езды: благодаря усвоенной им удобной казацкой посадке Борис почти не уставал, ноги не затекали. Только монотонность осенней степи утомляла зрение.

Поднявшись на очередной холм, казаки охранения придержали лошадей и подали знак: в ложбине перед ними кто-то был.

Говорков с десятком всадников выехал вперед отряда, поднялся на холм к казакам, оценил ситуацию и дал несколько коротких распоряжений. «Волчья сотня» поскакала в обход холмов, разделившись на две полусотни, охватив ложбину кольцом. Борис, отъехав от батареи, осторожно поднялся на холм и выглянул через его гребень, стараясь не обнаружить себя. Внизу, в ложбине, десятка два вооруженных людей совершенно разбойничьего вида сидели вокруг костра, на котором жарилась целая баранья туша. Рядом паслись их стреноженные лошади. Борис удивился беспечности этих людей: они не выставили часовых и сидели у костра совершенно спокойно, как будто им нечего было опасаться.

Внезапно из-за края холма с дикими криками вырвались казаки «волчьей сотни». Люди у костра явно были захвачены врасплох. Свирепый вид казаков, их устрашающие крики и сама внезапность их появления полностью деморализовали махновцев. Кто-то бросился к лошадям, кто-то схватился за оружие, но большинство просто пустилось наутек.

Борис чуть тронул поводья, и Васька поднялся на самый гребень холма – теперь уже не было нужды прятаться, а видно отсюда было лучше. Он сам удивился тому жадному любопытству, с каким наблюдал за разворачивающейся внизу драмой. Он даже приподнялся в стременах и вглядывался в происходящее, боясь упустить какую-то деталь. Должно быть, с таким же жадным любопытством древние римляне – и среди них философы, поэты, ученые – наблюдали за кровавой драмой гладиаторских боев.

Казаки, не встретившие серьезного сопротивления, были как будто разочарованы этим и теперь играли с убегающими махновцами, как кот с мышью: дав немного отбежать, они посылали своего коня ударом нагайки наперерез выбранной жертве. Теперь уже удар нагайки доставался беглецу, и он, как заяц, бросаясь из стороны в сторону, пытался увернуться от беспощадного преследователя.

Наконец, утомившись жестокой игрой, казаки один за другим начали ставить в ней точку, меняя нагайку на шашку. Один за другим махновцы падали под страшными ударами. Несколько беглецов не разделили этой судьбы: Говорков приказал казакам привести несколько пленных «языков», чтобы подвергнуть их допросу, и вот пятерых махновцев казаки не зарубили, а оглушив рукоятью нагайки, положили, как баранов, поперек седла.

Борис заметил, что в дальнем краю ложбины характер событий изменился. Несколько человек, осознав, что убежать от казаков не удастся и что все они будут зарублены поодиночке, решились оказать сопротивление. Встав в круг, они начали отстреливаться. С десяток казаков, окружив яростно сопротивляющуюся кучку людей, помчались вокруг них бешеной каруселью, не давая махновцам прицелиться. Гарцуя на конях, они понемногу сжимали свой смертельный круг. Один или два выстрела все же достигли цели. Казак покачнулся в седле и покинул круг товарищей, под другим упала убитая лошадь. Но остальные не обращали на это внимания, и скачка становилась все бешенее…

Наконец круг конных стал так тесен, что шашкой можно было достать последнего из отчаянно сопротивлявшихся махновцев. И вот все они попадали в траву, как падают под ударами серпа срезанные колосья.

Борис опомнился. Ему стало стыдно того, как наблюдал он за чужой смертью. Он поспешно спустился с холма, возвращаясь к своей батарее. При этом думал, что одно только его оправдывает: возможно, самого его ждет близкая смерть от вражеской пули, от махновской сабли или от случайной шрапнели…

Борис не был по-настоящему верующим человеком, но тут, в этот холодный и ясный осенний день, он обратился к некоей высшей силе, в чьих руках была его жизнь и смерть, а также жизнь и смерть всех его товарищей по батарее и по походу и жизнь и смерть всех сражающихся, убивающих и умирающих в этой бескрайней степи: «Кто бы Ты ни был, как бы ни звали Тебя – Бог, Судьба или Случай, – я предлагаю тебе договор. Я не убью ни одного человека иначе как защищаясь, спасая свою жизнь, не убью ни одного человека так, как убивали сейчас казаки – в азарте преследования, в опьянении ненавистью, – не убью так, как охотник убивает дичь… А ты сохранишь меня от случайной, бессмысленной, жалкой смерти в этом походе…»

Внезапный порыв ветра пробежал по степи, пригнув порыжелые осенние травы, растрепав конские гривы, взметнув знамена полков и яркие значки эскадронов. И Борис Ордынцев принял этот порыв ветра как ответ на свою беззвучную молитву, как скрепление своего договора с Судьбой.

Петр Алымов встретил его понимающей усмешкой, но ничего не сказал. Тем временем из-за холма вернулась «волчья сотня». Казаки сбросили на траву перед генералом пленных махновцев. Трое их них поднялись на ноги, двое остались лежать, никак не очухавшись после перенесенных ударов. Генерал Говорков спешился и подошел к ним.

– Здорово, бандиты! – зычным голосом приветствовал он пленных.

– Мы не бандиты, – громко и зло ответил рослый бородатый махновец, гордо выпрямившись и прямо глядя в глаза генералу, – мы бойцы отдельной бригады комбрига батьки Махно!

– Ишь, какой гусь! – с насмешливо-уважительной интонацией проговорил Говорков. – А ты небось комиссар?

– Мы комиссаров не признаем, – ответил бородатый, – мы – революционные анархисты!

– Анархисты – это что же, которые в антихриста веруют? – Говорков явно валял ваньку, хотел вывести из себя решительного махновца.

– Ни в Христа, ни в антихриста мы не веруем, – по-прежнему громко и зло отвечал пленный, – а воюем мы с вами, сволочами, за крестьянскую волю без господ да без начальников…

– Ну, большевики-то вам волю устроят, небо с овчинку покажется, – насмешливо парировал Говорков.

– Мы сами большевикам что хочешь покажем, если пойдут они против крестьянской воли!

– Ну-ну, там видно будет. Гляжу, братец, больно ты речист. Наверняка комиссар. – Говорков подозвал командира «волчьей сотни» худого одноглазого есаула Негоду и приказал: – Есаул, вы умеете с этой сволочью разговаривать. Узнайте, где их основные силы. Не миндальничайте с ними. Впрочем, этому вас учить не надо.