Наталья Александрова - Волчья сотня

– Саенко, голубчик! Неси-ка закуску…

Борис недоуменно воззрился на полковника: что это с ним, разве коньяк закусывают, но тут явился Саенко с большой фаянсовой супницей, явно реквизированной у хозяев. В супнице горкой лежали яблоки разных сортов – красные, желтые, розовые…

У Горецкого в руках уже был невесть откуда взявшийся маленький серебряный ножичек для фруктов. Он ловко очистил яблоко и пододвинул блюдечко Борису.

– Пробуйте, голубчик, коньяку-то мы с вами, возможно, еще и выпьем, если живы будем, а уж таких яблок вряд ли попробуем…

– О чем вы, Аркадий Петрович? – Борис чуть не поперхнулся ароматным кусочком.

– Грушевка, анис медовый, – бормотал Горецкий, перебирая яблоки, – а вот обратите внимание – золотой ранет – видите, как косточки просвечивают? А антоновки нету – слишком жарко, не растет здесь антоновка… Не смотрите на меня как на сумасшедшего, – произнес вдруг Горецкий совершенно другим голосом, – думаете, спятил полковник, яблочками играет, когда у нас так и не решен вопрос с предателем? Ваше здоровье, Борис Андреич. – Он пригубил коньяк. – Оценили напиток? Между прочим, мы с вами сейчас занимаемся исконно русским делом – пьем и обсуждаем судьбы России, – усмехнулся Аркадий Петрович.

– Что тут обсуждать, – резче, чем хотелось, произнес Борис.

Он никак не мог понять, куда клонит Горецкий, и от этого чувствовал раздражение.

– Ого, вижу, что участие в рейде пошло вам на пользу, – поддразнил полковник, – вы стали меньше задумываться, теперь вы человек действия.

– Что здесь плохого? – обиделся Борис.

– Не сердитесь, голубчик, что-то я в последнее время расстроен. Старость, наверное, а в старости люди становятся болтливы.

– Оставьте, Аркадий Петрович, вам еще рано говорит о старости, – абсолютно искренне произнес Борис.

Горецкий откусил яблоко, пожевал задумчиво, потом, распробовав, улыбнулся:

– Хорошо. Русским духом пахнет. Как в детстве в имении у бабушки. Что теперь с тем имением?

– Известно что, – резко произнес Борис, – разграбили мужички, все ценное вынесли или сломали, сад вырубили. А может быть, и вообще сожгли весь дом. Либо же красные устроили в нем какой-нибудь Совет или ревком… Странно, что вы сомневаетесь – ведь я же рассказал вам, что сделали с имением княгини Задунайской.

– Да-да, – рассеянно пробормотал Горецкий, – и сколько таких имений по всей стране… Это же невосстановимо, этого никогда не вернуть… Дома, картины, книги…

– А людей? Сколько пропало людей? Это вас меньше волнует?

– Что-то вы, Борис Андреич, сегодня слишком агрессивны, – примиряюще улыбнулся Горецкий. – Я, знаете ли, соскучился, давно вас не видел, поговорить захотелось… А хотите я вам скажу, кто в этом виноват? То есть не в самой революции, а в том, что она стала возможна?

– Ну и кто же? – без особого интереса спросил Борис.

– Такие, как вы!

– Что-что? – Борис отставил в сторону рюмку и смотрел на Горецкого сердито.

– Именно: такие, как вы. Восторженная интеллигенция! Ах, свободы им захотелось, ах, царь – тиран и деспот!

– Да я никогда политикой не занимался…

– Вот-вот, политикой не занимались, а подпольную литературку-то небось почитывали.

– Было дело, – хмыкнул Борис, – да только глупость одна там была…

Борис вспомнил студента Ковалевского, который считался на курсе признанным революционером. Ковалевский ему никогда не нравился – уж очень был лохмат и неопрятен. Многих раздражала его манера стоять очень близко к собеседнику, дергая его за пуговицу тужурки и при разговоре брызгать в лицо слюной.

– А ведь не признались же, что глупость, не выступили открыто против Ковалевского! Еще бы, ведь руки бы не подали вам товарищи! А за что? За то, что дурака разоблачили?

– М-да-а, попробовал бы я тогда… А сами-то, прогрессивный профессор!

– Да уж, каюсь, совсем эти революционные идеи головы студентам заморочили… И какую манифестацию устроили, когда Ковалевского отчислили! И холуи-то мы царские, и сатрапы оказались… Хотя все знали, что Ковалевского отчислили за хроническую неуспеваемость, а все равно митинговали.

– И ни одного не нашлось, чтобы в лицо ему сказать, что враль он, лентяй и дурак, работать и учиться не хочет, а потому и изображает из себя революционера, – вздохнул Борис.

– Вот, господа хорошие, за что боролись, на то и напоролись! – желчно произнес Горецкий. – Ну да ладно, Борис Андреич, вернемся к нашим делам, – добавил он обычным голосом, полностью успокоившись и разливая по рюмкам оставшийся коньяк. – Стало быть, у нас осталось трое подозреваемых, остальные выбыли в связи со смертью. Но алиби штабс-капитана Коновалова трещит по всем швам.

– Вы и раньше-то ему не очень верили?

– Да, конечно, но теперь благодаря нашему другу Саенко открылись новые обстоятельства – точно известно, что Коновалов перед боем обменялся лошадьми с неким драгунским офицером. Кто такой – неизвестно, да и не нужно теперь, раз его все равно убили. Стало быть, Коновалов на другой, менее заметной, лошади вполне мог скрыться на время с глаз остальных и предупредить махновцев.

– Но почему вы все же склоняетесь к тому, что предатель – Коновалов? Ведь у остальных тоже нет алиби…

– А потому, во-первых, что сама эта история с обменом лошадьми выглядит очень подозрительно в свете дальнейших событий – похоже, что Коновалов заранее обеспечивал себе алиби, и не он ли и убил того самого драгуна. А во-вторых, только предательством Коновалова объясняется убийство коновода Пряхина! – торжествующе ответил Горецкий. – Помните перед рейдом? Ведь если Никифор Пряхин знал, что на приметном жеребце Буяне был в том бою не Коновалов, то он мог рассказать об этом – случайно, не придавая значения. Этим он был опасен для Коновалова, и тот его убил, когда Пряхин возвращался из госпиталя, потому что раньше это было сделать невозможно – в госпитале Пряхин был на виду.

– Логично, – протянул Борис. – Но никакого обвинения вы Коновалову предъявить не сможете – у вас по-прежнему нет доказательств…

– Это верно, – согласился Горецкий, – но мы заманим его в западню. И вы мне в этом очень поможете. Как я говорил, петлюровское подполье в городе арестовано в полном составе, исключая убитых братьев Кулябко. Просто удивительно, как эти опереточные, совершенно несерьезные личности могли принести столько вреда! То есть они-то сами – эти лавочники, кондитеры и бакалейщики – совершенно ничего не стоят, но вот один из братьев – кто пролез в контрразведку, а тем более наш человек – это совершенно другое дело! Он один принес вреда столько, сколько не принес бы вражеский кавалерийский эскадрон. Его просто необходимо нейтрализовать!

Полковник встал, подошел к окну и закурил трубку.