Александр Бушков - Комбатант

Барцев нанёс обещанный удар — неожиданный, жестокий, честно говоря, жутковатый. Газеты, пусть и в разных выражениях, подробно излагали одну и ту же сенсационную, как выражаются в Европе, новость — сведения о том, что респектабельный российский дипломат Гартунг, кавалер превеликого множества орденов, лощёный светский лев, известный всему Парижу, оказывается, долгие годы возглавлял разветвленную сеть русской тайной полиции в Париже. И это бы полбеды, но столь же подробно сообщалось… да что там, доказывалось, что настоящая его фамилия Ландезен, под каковой он и был осуждён много лет назад судом Французской республики на пять лет каторги за участие в делишках мастерской, где террористы мастерили бомбы, причём все эти годы считался бесследно скрывшимся от правосудия в неизвестном направлении.

Много чего там было написано. Про прикормленных Гартунгом французских полицейских чинов. Про пикантнейшую ситуацию, сложившуюся давным-давно: когда неизвестно уже, кому эти господа из полиции служат ревностнее, родной Франции или русской жандармерии. Имена, занимаемые посты, подробно описанные случаи их тайной практики, детали секретного сотрудничества, Российские ордена и медали, денежные вознаграждения, золотые часы с выложенным бриллиантами российским императорским орлом либо без такового…

Будь Барцев хоть самим дьяволом, он ни за что не смог бы раздобыть столь обширные и точные сведения самостоятельно, своими собственными усилиями. Обязан существовать крайне высокопоставленный изменник либо в Департаменте полиции, либо в Особом отделе, а то и в Охранном. Обязан занимать немаленький пост — речь шла о вещах, не всякому обер-офицеру доступных. Бог ты мой, снова мерзавец в рядах, причём чуть ли не на самом верху… Это никак не может оказаться Лопухин, бывший директор Департамента полиции — не один год прошёл со времен его измены, Барцев не стал бы выжидать так долго, получи он эти сведения от Лопухина наряду с разоблачением Азефа. Мерзавец, подонок, в кандалы…

Бестужев вновь испытывал двойственные чувства. С одной стороны, смело можно предположить, что отныне сам он избавлен от всех и всяческих неприятностей со стороны как Гартунга, так и его здешних высокопоставленных конфидентов — всем им теперь не до Бестужева, не до Штепанека, наверняка охвачены другими тревогами, озабочены более шкурными вопросами. С другой… Невероятной силы удар по тому особому положению, какое заняла российская жандармерия в Париже, по многолетней налаженной работе. Гартунга, конечно, никто не вздумает арестовать, его надёжно хранит дипломатический статус, и он преспокойно покинет в ближайшее же время страну… Никаких сомнений, очень скоро в российском консульстве на рю Гренель появится новый дипломат, с безукоризненными манерами, скромный и обходительный, чурающийся особой публичности — и именно он примет дела… но всё равно, заранее можно предсказать, что не будет уже прежних достижений, никогда более не смогут коллеги Бестужева в Париже работать так вольготно…

Он решительно поднялся — шумный скандал менял кое-что в его собственной судьбе, но ничегошеньки не изменил в служебных обязанностях, в намеченном плане действий…

Возле кафе он оказался в рассчитанное время — и выждал, пока появится Бахметов, убедился, что слежки за профессором нет, и тогда только вошёл.

Бахметов, оторвавшись от газеты, глянул на Бестужева, такое впечатление, с искренней радостью:

— Ну наконец-то! Я за эти дни едва не умер от скуки…

— Хотите сказать, что скучали в Париже? — слабо усмехнулся Бестужев.

— Ну, скучать-то я не скучал, здесь это невозможно, вы правы, однако безделье угнетает. Дома множество дел, незаконченные исследования, всё прочее… — Его глаза озорно блеснули. — Я уж и не чаял вас увидеть после этого…

Бестужев бросил взгляд на газету: ага, экстренный выпуск, судя по крикливым заголовкам, едва ли не целиком посвящённый всё тому же скандалу. Долгонько теперь не угомонится пресса, а там и подключатся господа, которых следует именовать изобретённым месье Жоржем Клемансо словечком «политиканы»…

— Какие новости? — вяло спросил Бестужев, показав глазами на газету.

Бахметов хмыкнул:

— Господа российские дипломаты только что официально заявили, что «российское посольство не было осведомлено об истинном лице господина Гартунга»…

— Конечно, — устало сказал Бестужев. — А как же им ещё поступать? Вижу по вашему лицу, что либеральная ваша ипостась прямо-таки цыганочку с выходом отплясывает…

— Не стану скрывать, — чопорно выпрямился Бахметов. — Согласитесь, это всё настолько мерзко…

— Эх, Никифор Иванович, Никифор Иванович… — протянул Бестужев. — Нет у меня ни желания, ни времени, иначе обязательно бы вам растолковал на множестве примеров, что творили господа либералы там и сям, когда им случалось свергнуть столь нелюбезные их сердцу «прогнившие монархии» и завладеть атрибутами оных в виде армии, тайной полиции и жандармерии. Ладно, не будем об этом… Надеюсь, либеральная ваша ипостась не отвратила вас от нашего дела?

— Не беспокойтесь, — сказал Бахметов с некоторой важностью. — Я человек ответственный… И как же обстоят дела?

— Вам следует немедленно возвращаться домой, — сказал Бестужев. — Поскольку научный консультант нашей акции более не требуется. Здесь вообще никто больше не нужен, один я остаюсь… Не сочтите за труд передать в Петербурге известным вам лицам этот конверт, я набросал небольшой отчёт… Он зашифрован, конечно, но у вас с этим не будет ни малейших проблем, вас ведь никто не брал под подозрение и не разыскивает. Я отправил письма, но вполне может статься, что вы их обгоните, если сядете на экстренный поезд…

— Простите, а могу я знать, что произошло? Чем кончилось? Как-никак я и так посвящён, собственно, во все секреты, касающиеся этого дела…

— Любопытство? — ощущая невероятную усталость и смертную тоску спросил Бестужев, уставясь в стол, покрытый весёленькой скатертью в сине-зелёно-красную клетку.

— А вы бы на моём месте не терзались любопытством?

— Ну что же… — сказал Бестужев. — В конце концов, вы и вправду посвящены практически во всё, а время у меня ещё есть… Французы напали на след американской амазонки. В Шербуре. Это оказался именно что след, успевший изрядно простыть… Она взяла три билета на роскошный трансатлантический пароход, вскоре отплывающий в Америку… билеты первого класса, разумеется — чтобы отгородиться неким незримым барьером от части возможных преследователей. Умно, умно…

— Три?

— Да, именно. Для себя и Штепанека наверняка… ну и, я так, прикидываю, прихватила с собой кого-то вроде телохранителя. Это только мои предположения, но весьма даже вероятные… По некоторым данным, все трое уже поднялись на борт парохода и остались там. Тоже неглупо, весьма, пароход этот английский, а следовательно, согласно международному праву является суверенным кусочком Британской империи, откуда нашу троицу можно извлечь лишь при серьёзнейших обстоятельствах… а впрочем, зная британскую спесь, с уверенностью можно предсказать, что любые попытки это сделать если не провалятся, то опоздают. Да и нет «серьёзнейших» обстоятельств, точнее, их попросту нельзя предъявлять открыто…