Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской

Было у нас шесть лет назад великое празднество. Нашему Новопечерскому монастырю исполнялось шестьсот лет. Ах, как было благолепно! Сам архиепископ служил. А уж богомольцев — видимо-невидимо: и из самого Брянска пришли, из Бежиц и Мальцева.

Сначала, как полагалось, совершили малую вечерню, а потом начался благовест к всенощному бдению. А уж когда вышел владыка Симеон, да настоятель обители Авраамий, так такое блаженство меня охватило. Стою и плачу от умиления. Пою вместе со всеми: "Пресвятая Богородице, спаси нас!" Ну и, конечно, крестный ход с хоругвями, запрестольными иконами и свечами. Ничего краше не видывала.

А потом с чудотворной иконой Свенской Богоматери крестный ход отправился в домик Петра Великого. Туда архимандрит Авраамий внес чудотворную икону и начался молебен с водосвятием. Везде окропили святой водой, и диакон пропел вечную память государю Петру. Вот такое было молебствие при всеобщем коленопреклонении, — Агриппина не переставала креститься.

— И что потом? — спросила я.

— А потом я увидела трех монахов: двое помоложе, рыжий да толстый, а третий черен лицом и стар. Они разговаривали, и монахи называли его братом Василием. Говорили они на непонятном языке, высоком и переливистом. Это только здесь я поняла, что так говорят эфиопы. Но почему русские монахи на нем говорят — это мне было невдомек. Черный монах потом долго стоял один перед портретом мальчика в домике государя. Я полы мыла и видела — он плакал.

— Это был портрет арапа Петра Великого, Агриппина, — сказала я тихо, — Абрама Ганнибала.

— Да? — удивилась она. — Вот не знала.

— А Пушкина Александра Сергеевича ты знаешь?

— Кто ж его не знает? Грамотные мы, — и продекламировала: — Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь; его лошадка, снег почуя, плетется рысью как-нибудь… Как про нас написано. Душевно.

— Молодец! А знаешь ли ты, что на том портрете был изображен прадед великого поэта — Абрам Петрович Ганнибал, крестник Петра Великого? Замечательный был человек, учился артиллерии и фортификации.

— Ох, барыня, ученая вы! И откуда вам все это известно?

— Читать люблю. Вот из книжек и узнала.

— Читать бабам вредно. У них от этого глаза портятся, и морщины на лбу появляются. Мужчина он чуть что — очки наденет. А бабе очки, как петуху передник, смех один!

Отсмеявшись, я спросила:

— Ну, а как в экспедиции ваша семья очутилась?

— Да все братец… Он с теми монахами подружился очень. Ходил с ними о божественном разговаривать. Молился. А однажды пришел домой и говорит: "Уезжает брат Василий домой, на родину. С казаком по имени Николай Аршинов. Интересно о нем рассказывает. Будто есть у них в Абиссинии полно нетронутой земли. Палку посадишь — черешня вырастет. А Аршинов со всей России-матушки людей собирает, чтобы заселить эту землю". И с той поры брату покоя не было. Все размышлял, стоит ехать, не стоит. И решил, что надо. Пока детишек бог не дал. И меня взял с собой — я же, по нашенским меркам, перестарок уже — не нашлось мне в селении мужа подстать. А у колонистов завсегда мужиков поболее, чем баб будет, — вона как все трое с меня глаз не сводят. Ведь правда, барыня? — подмигнула она.

Мне не понравилось это амикошонство.

— Ну, ладно, Агриппина, давай спать, утро вечера мудренее. А то нам вставать ни свет, ни заря.

Я отвернулась к стене и постаралась заснуть, несмотря на неудобную каменную постель. За окном свистела какая-то птица. Засыпая я слышала, как Агриппина ворочалась и вздыхала. И я провалилась в объятья Морфея.

На рассвете, когда я проснулась, Агриппины не было. Я не особо этому удивилась, хотя одеваться без горничной всегда несколько утомительно. А когда все снова собрались в трапезной, то Аршинов спросил меня:

— Аполлинария Лазаревна, с добрым утром! А где Агриппина? — потом огляделся и добавил: — И Прохора не видать… Странно. Григорий, где Прохор?

— Не могу знать! — вытянулся во фрунт казак. — С утра не видел.

— А ты, Сапаров? Не видел?

— Нет, — покачал тот головой. — Он брат, он и сторож.

Интересно, невольно или намеренно Сапаров ответил цитатой из Библии?

Словно уловив мои мысли, Автоном загудел:

— Кий человек от вас имый сто овец, и погубль едину от них, не оставит ли девятидесяти и девяти в пустыни и идет вслед погибшия, дондеже обрящет ю? [48] Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? (Евангелие от Луки, глава 15:4)

— Верно говорил монах, искать их надо, место неспокойное, — поддержал его Головнин.

Мужчины поспешили наружу и принялись обыскивать закоулки монастыря, что было крайне сложно: сразу за вытесанными стенами начиналось узкое и глубокое ущелье, перебраться через которое удалось бы только с помощью подвесного моста.

Вдруг раздался женский крик. Он несся с разных сторон, отражаясь от высоких стен, дробился на части и мы не знали, куда бежать.

— Сюда, все сюда! — закричал Сапаров.

При входе в ущелье, в узкой ложбинке лежал Прохор. Над ним выла Агриппина. Она рвала на себе волосы и била кулаком в грудь. Мы подошли поближе. В груди Прохора торчал нож.

Нестеров наклонился над телом и потянул за нож, которым был заколот Прохор. Нож имел странную трехгранную форму и был светло-желтого цвета там, где его не окрасила кровь несчастного парня.

— Что это? — обомлев, спросила я.

— Абиссинский обсидиановый нож, — хмуро ответил Аршинов. — Часто используется в ритуальных культах у племен, не принявших православие.

— Но откуда тут взялся убийца и чего он хотел? — спросил Головнин. — Агриппина, ты можешь ответить?

Тем временем прибежали послушники и, осторожно подняв тело, отнесли его в монастырь.

— Рассказывай! — приказал девушке Аршинов, когда она немного успокоилась.

— Ну… Это самое…

— Не мычи! Как ты оказалась тут? Зачем из кельи втихую выходила?

Григорий сидел на камне, обхватив голову руками, и раскачивался от душевной боли из стороны в сторону. Сапаров злобно сверкал белками глаз, глядя на Агриппину.

Мне пришлось вмешаться.

— Николай Иванович, не пугайте девушку. Агриппина, скажи, почему ты меня не разбудила, а сама вышла из кельи?

— Да по нужде, барыня, — ответила она смущенно. — Во двор вышла. Зачем вас будить? Так впотьмах, без свечки, и пошла себе.

— А что дальше было?

— Прохор стоял, курил. Подошел ко мне, мы стали разговаривать, — при этих словах Сапаров схватился за кинжал, висящий на боку.

— И что было дальше?

— Мне неудобно было при нем. Поэтому я сказала, чтобы стоял и курил дальше, а сама пошла за угол. И там на меня напали двое эфиопов.

— Как они выглядели?