Наталья Александрова - Тьма над Петроградом

– Вместе побежим! – ответил Ордынцев, помогая Хорю подняться.

– Я не сдюжу… – скривился уголовник. – Вишь, как он меня зацепил…

– Я тебе помогу! – Борис пригнулся, чтобы Хорь мог опереться на его плечо, и бросился к приоткрытой двери.

За дверью была ночь, за дверью была свобода.

Борис бежал по темной улице, поддерживая Хоря, и прислушивался – нет ли погони.

– А это ведь тебя дружок поджидал, – проговорил Хорь через несколько минут. – Стоял под самой трубой с «браунингом», как я вылетел – так и пальнул… хорошо, в плечо попал, а не в башку… в ловушку тебя, контрик, заманить хотели!

Борис и сам понимал, что Черкиз подстроил ему ловушку, решил избавиться от него раз и навсегда. Вот, значит, какие у них методы. Что ж, Борис ничуть не удивился, вспомнив прощальный взгляд Черкиза.

– А я, дурак, сам вперед сунулся! – продолжал Хорь. – Думал, первым идти – больше фарта! Кто сзади идет, того завсегда ловят…

– Молчи, – оборвал его Борис. – Кровью истечешь.

– Да не! – усмехнулся Хорь. – Я здоровый, меня, как кота, с одного раза не убьешь, а тут вообще пустяковая рана… а ты, контрик, молодец – не бросил меня!

– Как же можно раненого бросить… – пропыхтел Борис.

– Я бы тебя бросил, честно скажу!

– Ты замолчишь наконец?! – не выдержал Борис. – Мне тебя и так тащить тяжело, а тут еще болтовню твою слушать… Бросить тебя, как же… Чтобы ты потом меня на первом же допросе выдал!

Вдруг из переулка вывернула пролетка, запряженная сытым рыжим конем. Пролетка поравнялась с беглецами, с козел свесился кучер и бодрым тенорком выкрикнул:

– Садись, вашбродь! Довезу с ветерком!

Ордынцев притормозил, вгляделся в кучера… тулупчик с поднятым воротником, низко надвинутый на глаза картуз, а из-под него глядят хитрые хохляцкие глаза…

– Саенко?! – воскликнул Борис. – Ты, что ли, чертяка?

– А кто ж еще, Борис Андреич! – ответил Саенко своим натуральным голосом. – Залазьте в экипаж, времечко поджимает! – Он подал Борису руку. – А это кто ж с вами?

– Товарищ по несчастью! – Борис помог Хорю забраться в пролетку и только потом сам сел в нее.

Саенко хлестнул коня, и тот бодро припустил вперед.

– Это как же ты оказался здесь так своевременно? – спросил Борис у Саенко, отдышавшись.

– Да как, Борис Андреич? – Саенко пожал плечами. – Известное дело как. Ходил возле этой гостиницы, будь она неладна, да прикидывал – как бы к вам подобраться. Нашел уже мужичка одного знакомого, он здесь истопником служит…

– Ну, Саенко, ты даешь! У тебя где угодно знакомый найдется…

– Это само собой… как же без знакомых-то? Ну, обещал он подсобить, пристроить меня хоть дрова колоть, хоть при кухне котлы ворочать… ну, пришел я, значит, со знакомым своим поговорить, а тут, смотрю, вы бежите…

– Пришел, значит? – усмехнулся Борис. – Посреди ночи? А пролетка-то откуда? И коник этот?

– Пролеточка-то? – Саенко удовлетворенно оглядел экипаж. – Так это я с извозчиком одним познакомился, посидели, чайку попили, да он и заснул. А на пролеточке-то сподручнее, чем пешком… хорошая пролеточка, и коник справный! А пока тот извозчик проснется, я ему все аккурат ворочу!..

Саенко глядел молодцом. Борис давно уже восхищался этой его способностью мгновенно обживаться в любом месте, чувствовать себя свободно и легко при любых обстоятельствах. Вот и сейчас: словно и не было этих лет на чужбине, словно не держал Саенко небольшой магазинчик в Париже на улице Гренель, не пил по утрам со своей мадам Иветт кофе со сливками.

Все исчезло, как не было, снова перед Борисом расторопный хитроватый мужичок, мастер на все руки, глазастый и ухватистый. Даже живот куда-то пропал.

– Чайку, говоришь? – восхитился Борис. – Хороший, видать, был чаек!

– Ну, это уж как водится! – солидно кивнул Саенко – Вы вот мне лучше что скажите – куда этого вашего дружка девать? Куда мы с вами поедем, туда ему не положено!

– А вы, братцы, завезите меня на Водовозную улицу. Там возле кладбища домик такой имеется, об одном оконце. Там маруха моя обитается… она мне и плечо перебинтует, и все, что положено. Ей не впервой!

– А ты, парень, не из воров ли будешь? – пригляделся Саенко ко второму пассажиру.

– А тебе, дядя, не все ли равно? – окрысился Хорь.

– Да мне-то без разницы… только пролеточка чужая, так как бы чего не вышло!

– Ты, дядя, и сам, как я погляжу, тот еще ухарь! Здесь направо поверни…

Пролетка свернула в темный кривой переулок. Впереди замаячили кресты и деревья кладбища. Возле самой кладбищенской ограды виднелся приземистый домишко, в единственном окне которого теплился неяркий огонек.

– Тпру! – Саенко натянул вожжи, конь остановился. Борис помог Хорю слезть на землю, довел до двери домика. Тот, хоть и бодрился, явно держался из последних сил.

Борис постучал в дверь.

– Не! – Хорь мотнул головой. – Так она не откроет!

Он дотянулся до окошка и постучал в него каким-то особенным стуком. Тотчас дверь распахнулась, и на пороге появилась полная простоволосая женщина в накинутой поверх ночной сорочки плюшевой жакетке.

– Васенька, ты, что ли? – проговорила она, вглядываясь в темноту.

– Получите вашего героя. – Борис подвел к ней еле стоящего на ногах Хоря.

– Господи, Васенька! – Женщина всплеснула руками, подхватила Василия и повела его в избу, что-то жалостливо приговаривая на ходу.

Саенко аккуратно прикрыл дверь и потянул Бориса в пролетку.

– Слышь, ты… – бледное Васькино лицо показалось в оконце, – за спасение свое отслужу как-нибудь… Ежели чего надо будет – приходи в Питере на Лиговку в бывший дом Шмидта, скажешь – от Васьки Хоря из Энска…

– Будь здоров! – крикнул Борис, и пролетка понеслась по темным улицам.

В Париже свирепствовала весна. Исчезли без следа свинцовые тучи, проливающиеся на город холодным мрачным дождем, вместо них теперь в ярко-синем небе кудрявились крошечные кокетливые облачка, напоминающие пачки у балерин на картинах художника Дега. В парке Тюильри появилось множество гуляющих с детьми, в Люксембургском саду пышно расцветали каштаны.

Город мгновенно помолодел. Мужчины покупали у цветочниц на площадях крошечные букетики фиалок и вдевали их в петлицы сюртуков. Женщины удивительно похорошели. Юбки становились все короче, бретельки все тоньше, а шляпки все меньше.

Париж бурлил и пенился, как шампанское на праздничной вечеринке. Весна опьяняла всех: бедных и богатых, банкиров и разнорабочих, лавочников и студентов. Весна заставила на время забыть о нищете и унизительных поисках работы, о трудных поисках хлеба насущного, который так горек на чужбине. Весна примиряла врагов и еще больше сближала друзей.