Наталья Александрова - Тьма над Петроградом

Черкиз провел рукой по лбу, как будто у него внезапно заболела голова. Он был совершенно раздавлен известием о ребенке. Очевидно, и вправду в свое время Варя была ему очень дорога.

«Так и вел бы себя тогда по-человечески, сукин сын», – зло подумал Борис.

Но зря он беспокоился. Человек, сидевший напротив него за столом, был чужд всяческой сентиментальности. Несмотря на ошеломляющее известие, Черкиз быстро пришел е себя.

– Так ты что думаешь, что я ради этого тебя отпущу? – процедил он с кривой улыбкой.

– Что ты! И в мыслях не было! – Борис махнул рукой. – Я-то знаю, что ты ради своих принципов и матери родной не пожалеешь! Сына на смерть пошлешь! Но ведь судьба-то все за нас решает! Вот помрешь ты от чахотки и предстанешь перед высшим судьей, какой есть. За революционные принципы там не спрячешься… Рано или поздно ведь отвечать придется. Вот и предъявят тебе списочек, а в нем сколько фамилий? Ты небось не всех и помнишь, которых на тот свет проводил…

– Я атеист, в Бога не верую, – процедил Черкиз, – нет никакой загробной жизни.

– Это ты на митингах своих народу темному говори, – сказал Борис, – я, может, тоже грешник великий, но твердо знаю, что высший суд есть.

Сейчас они разговаривали почти спокойно, не как враги.

– А ты сам-то не боишься, что придется ответ держать? – усмехнулся Черкиз. – Ты сам-то тоже не святой Николай-угодник!

– Я убивал в бою, – ответил Ордынцев, – или честно сражался с человеком один на один. Один раз я убил, чтобы отомстить за смерть женщины, еще раз – чтобы спасти лучшего друга. Я не посылал людей хладнокровно на смерть только потому, что они имели несчастье родиться в дворянском сословии и имели мужество не откреститься от своего происхождения.

– Какая разница… – Черкиз откинулся на спинку стула и вытер потный лоб.

– Большая, – серьезно ответил Борис, – и нечего тут мне револьвером грозить! Не сможешь ты меня шлепнуть, потому что никогда этого собственноручно не делал. Ты знаешь, как легко нож входит в живое тело, и как твой враг падает навзничь, и в мертвых глазах его отражаешься ты сам? Ты знаешь, как пулемет косит наступающих на тебя конных, и у тебя только одна мысль: успеть раньше, чтобы не быть раздавленным копытами, зарубленным шашкой? Ты можешь выстрелить в человека в упор и не содрогнуться, будучи забрызганным его кровью?

Нет, ты умеешь только бумажки подписывать, а кто там приговоры в исполнение приводит, ты и знать не знаешь. Такие, как ты, самые ужасные люди, форменные злодеи, нет и не будет вам прощения!

– Хватит! – резко сказал Черкиз. – Если не хочешь говорить здесь, допрос будет в подвале.

– Как только попаду в подвал, сразу расскажу все про тебя, – в таком же тоне ответил Борис. – Думаешь, не поверят? Я такие подробности приведу, что они задумаются. Тем более ты и так уже на подозрении.

По тому, как Черкиз дернулся, Борис понял, что снова попал в точку. Потерял товарищ Черкиз доверие партии большевиков, ох потерял…

– Я честно служил революции! – Снова в глазах Черкиза зажегся неукротимый огонь.

– Вот ты там, в подвале, про это и расскажешь, – одними губами усмехнулся Борис, – а потом вместе нас расстреляют. И зароют темной ночью где-нибудь на пустыре, как собак.

– Я смерти не боюсь, – с трудом произнес Черкиз, очевидно, его опять мучил кашель.

– Ты позора боишься, – протянул Борис, – обвинений в контрреволюции ты боишься. У тебя же за душой ничего нет, кроме верности революции. Если и это отберут – ты никто, пустое место. Поэтому давай, товарищ Черкиз, мы договоримся. Ты мне устраиваешь побег – и все, больше, надеюсь, мы с тобой никогда не встретимся. Со своей стороны могу сообщить, что явился в Совдепию не для террора. Не буду я сжигать сельсоветы и отравлять колодцы. Так что на этот счет можешь быть спокоен. Слово офицера.

Черкиз взглянул на него с такой злобой, что Борис всерьез засомневался, правильно ли он определил его характер. С таким взглядом можно и из «нагана» пальнуть через стол.

– Хорошо… – медленно и очень тихо процедил Черкиз, – договорились.

Он перегнулся через стол и шепотом поведал Борису, что ему надо сделать после того, как сегодняшней ночью его вызовут на допрос.

– Конвойный! – крикнул Черкиз, заканчивая этот утомивший обоих участников разговор. – Заберите арестованного!

Заложив руки за спину, Борис оглянулся через плечо и перехватил последний взгляд Черкиза. В нем не было неукротимого огня и сильной ненависти тоже не было. Черкиз смотрел спокойно и сосредоточенно, как человек, принявший трудное решение. Вопрос был – какое?

Перед самым отбоем Васька Хорь вышел на середину камеры, потянулся и пропел:

– «Собака лаяла на дядю-фраера…» – Затем он подмигнул Борису и, сказав вполголоса: – Учись, контрреволюция! – сунул себе что-то в рот.

– Ну, сейчас будет комедия! – поморщился Соцкий.

Хорь повалился на пол камеры, забился в судорогах. Изо рта у него побежала пена.

– Что это с ним? – удивленно спросил Ордынцев.

– Мыла кусок разжевал, – равнодушно ответил Соцкий, – в лазарет нацелился!

– Что волынку тянете? – проговорил Хорь нормальным голосом, приподняв голову. – Зовите охрану, дьяволы, а то всех порежу!

Бородатый доносчик по фамилии Шавкин подскочил к двери камеры и заколотил в нее кулаками.

– Ну что стучишь, что стучишь? – раздался за дверью раздраженный голос охранника. – Я тебе щас прикладом по голове постучу!

– Человек помирает! – крикнул Шавкин, подпустив в голос слезу. – Отходит уже! Припадочный, видать!

– Ты щас у меня сам припадочным станешь! – отозвался охранник, однако запоры заскрипели, и дверь открылась.

В камеру заглянули двое красноармейцев. Один, уже знакомый Борису Махматулин, как положено, остался у двери с винтовкой, второй вошел внутрь и наклонился над Хорем. Васька затрясся с особенным артистизмом, заколотил по полу головой.

– Никак и правда помирает! – проговорил охранник, распрямляясь.

– Хоть бы они, шайтаны, все передохли! – отозвался Махматулин. – Чего на них продукты переводить?

– Ты, Махматулин, неправильно рассуждаешь! – возразил второй. – У нас на лицо революционная законность. Ежели он шпиён или, к примеру, буржуй недорезанный – мы его, конечно, шлепнем, но исключительно по закону, а чтобы он просто так самовольно помирал, такого закона нету. Так что беги, Махматулин, за фершалом Мутузовым! Пускай он этого контрика в лазарет определяет!

Охранники вышли из камеры, но через несколько минут вернулись с фельдшером и носилками. Старательно трясущегося в судорогах Ваську положили на носилки и понесли прочь из камеры. Когда Хоря проносили мимо койки Ордынцева, тот встретился взглядом с Борисом и подмигнул ему.