Роберт Маккаммон - Голос ночной птицы

— Да, сар. Я его принесу в дом, как только поставлю карету в сарай. Или, если угодно, можете проехать со мной, сар.

— Гуд, нечего ему ездить в невольничий квартал, — резко сказал Бидвелл. — Он тебя подождет в доме!

— Одну минутку. — Мэтью ощетинился при мысли, что Бидвелл будет ему диктовать, что ему надо и что не надо. — Я поеду.

— Туда вниз не стоит соваться, юноша! Там воняет!

— Я сам не благоухаю, — напомнил Мэтью и залез в карету. — Хотел бы после завтрака принять горячую ванну. Это возможно?

— Скажу, чтобы сделали, — согласился Бидвелл. — Поступай как знаешь, клерк, но пожалеешь, если поедешь туда, вниз.

— Спасибо за вашу заботу. Магистрат, могу я предложить вам, чтобы вы при первой возможности вернулись в постель? Вам действительно необходим отдых. Ладно, Гуд, я готов.

— Да, сар! — Гуд дернул вожжи, бросил тихое «но», и упряжка двинулась в путь.

Улица Мира тянулась мимо особняка Бидвелла, мимо конюшни до невольничьего квартала, который занимал участок земли между Фаунт-Роялом и приливным болотом. Мэтью обратил внимание, что Бидвелл говорил «туда, вниз», хотя улица шла ровно, без подъемов или спусков. Сама конюшня была красивым зданием и недавно побелена, но рядом с кое-как сколоченными некрашеными лачугами слуг чистота ее казалась чем-то преходящим.

Улица Мира вела через деревню лачуг и кончалась, как видел Мэтью, песчаной тропой, выходившей через полосу сосен и замшелых дубов к дозорной башне. На вершине ее сидел человек под соломенной крышей и смотрел на море, положив ноги на перила. Более скучной работы Мэтью себе представить не мог. Но в теперешние времена пиратских набегов да еще и при наличии неподалеку испанской территории и такая предосторожность необходима. Земля за башней — если это, конечно, можно назвать словом, обозначающим какую-то твердь, — представляла собой траву в половину человеческого роста, скрывающую, без сомнения, топь и болотные окна.

Над трубами лачуг низко висел дым. Важный петух, сопровождаемый своим гаремом, убрался, хлопая крыльями, с дороги, когда Гуд повернул лошадей к конюшне, рядом с которой изгородь из жердей служила коралем для полудюжины коней весьма приличного вида. Вскоре Гуд остановил упряжку возле водопойной колоды и слез. Мэтью последовал за ним.

— Мой дом там, сар, — сказал Гуд, показывая пальцем на строение ничуть не лучше и не хуже всех прочих вокруг, и оно могло бы поместиться в пиршественной зале Бидвелла, оставив еще свободное место.

На коротком пешем пути Мэтью заметил между домами несколько маленьких участков, засеянных кукурузой, бобами и репой. Негр, на пару лет моложе Гуда, рубил дрова для очага и остановился поглазеть, когда Гуд провел мимо него Мэтью. Худая женщина с тюрбаном на голове высунулась из дома бросить зерна курам и тоже уставилась с неприкрытым изумлением.

— Не могут не глазеть, — сказал Гуд, слегка улыбнувшись. — Вас тут немного бывает.

«Вас» — это, как понял Мэтью, означало англичан или, если шире, вообще белокожих. Из-за угла выглянула девчонка, в которой Мэтью узнал одну из служанок в особняке. Как только их взгляды встретились, она быстро скрылась. Гуд остановился перед своей дверью.

— Сар, если угодно, можете подождать здесь. Я сейчас вынесу бальзам. — Он приподнял щеколду. — Но можете и зайти, если угодно.

Он толкнул дверь от себя, отворяя ее, и крикнул в дом:

— Гость, Мэй!

Гуд шагнул было через порог, но остановился. Черные бездонные глаза смотрели в лицо Мэтью, и было ясно, что старик пытается принять какое-то решение.

— В чем дело? — спросил Мэтью.

Гуд, кажется, решился. Мэтью увидел, как напряглись у него желваки на скулах.

— Сар, не окажете ли вы мне честь войти?

— Что-нибудь случилось?

— Никак нет, сар.

Дальнейших объяснений Гуд не предложил, но остался стоять, ожидая, чтобы Мэтью вошел. Мэтью подумал, что за этим нечто большее, нежели простое гостеприимство. Поэтому он вошел в дом, а Гуд шагнул за ним и закрыл дверь.

— Кто это? — спросила коренастая женщина, стоявшая у очага. Она помешивала в котле, поставленном на горячие угли, но сейчас вращение деревянной ложки прекратилось. Глаза ее, глубоко посаженные, смотрели настороженно, лицо под грубой коричневой повязкой на голове бороздили складки.

— Это мастур Мэтью Корбетт, — объявил Гуд. — Мастур Корбетт, это моя жена Мэй.

— Рад познакомиться, — сказал Мэтью, но старуха не стала отвечать. Она оглядела его с головы до ног, чуть присвистнула и вернулась к своей стряпне.

— Рубашки на нем нет, — объявила она.

— Мастур Корбетт сегодня получил три плети. Помнишь, я тебе говорил, что его хотят выпороть?

— Гм… — сказала Мэй. Жалкие три плети она не считала поркой.

— Не присядете ли здесь, сар?

Гуд показал на короткую скамью возле грубо сколоченного стола, и Мэтью принял приглашение. Потом, когда Гуд отошел к полке, где стояли деревянные банки, Мэтью воспользовался случаем осмотреть обстановку. Осмотр длился недолго, потому что комната была единственной в доме. Дощатый помост с тонким матрасом служил постелью, а кроме скамьи и стола, единственной мебелью были кресло с высокой спинкой (когда-то величественное, но теперь весьма потрепанное), глиняный умывальник, открытый ящик с одеждой и пара фонарей. Мэтью заметил большой черепаший панцирь, вывешенный на стене над очагом, и завернутый в мешковину предмет (конечно, скрипка), лежащий на отдельной полке возле кровати. На другой полке стояло несколько деревянных чашек и тарелок. На этом, похоже, опись имущества Гуда заканчивалась.

Старый негр взял одну из банок, открыл ее и обошел Мэтью сзади.

— Сар, ничего, если я пальцами?

— Ничего.

— Немножко пощиплет.

Мэтью вздрогнул, когда прохладная жидкость коснулась его рубцов, но пощипывание было вполне выносимо — по сравнению с тем, что пришлось недавно выдержать. Через несколько секунд пощипывание стихло, и появилось ощущение онемения на воспаленной коже.

— Не так плохо, — сказал Гуд. — Видал и похуже.

— Спасибо за мазь, — ответил Мэтью. — Она действительно снимает боль.

— Боль, — сказала женщина и крутанула ложкой в котле. Сказано было почти насмешливо. — От трех плетей боли не бывает. Она после тридцати начинается.

— Ну-ка, ну-ка, попридержи язык чуток. — Гуд закончил намазывать рубцы и закупорил банку. — Должен был помочь вам, сар. Вряд ли вы сегодня будете спать хорошо, потому что рубцы от плетей сначала горячеют и только потом начинают заживать. — Он отошел к полке и поставил банку точно откуда взял. — Извините, что спрашиваю, — сказал он, — но вроде бы мастур Бидвелл вас не любит?

— Действительно, не любит. Должен сказать, что это чувство у нас взаимно.