Игорь Минутко - Золотая братина: В замкнутом круге

– И он сейчас при графе, мать его! – выругался Василий Белкин.

– Не при графе, – заговорил молчавший до сих пор Сарканис. – Тот, у кого сервиз, выдает нам графа, чтобы от него избавиться. И вопрос: как автор письма узнал, что мы были на вилле в Ораниенбауме?

– Та женщина! – ахнул Глеб Забродин. – Больше сообщить о нашем визите автору письма некому – ему надо было удостовериться, что мы клюнули на первое письмо.

Сарканис не успел договорить – его перебил комиссар Картузов:

– Мартин! Быстро! Возьми группу Мажухина и – в Ораниенбаум. Если эта особа еще не скрылась – арестовать и немедленно сюда!

– Есть! – Мартин Сарканис стремительно вышел.

– А что касается графа… – Картузов глубоко затянулся ядовитым дымом.

– Может быть, сервиз все-таки при нем? – нетерпеливо продолжил Василий.

– Может быть… – согласился с Белкиным Дмитрий Наумович. – Во всяком случае, к сервизу ближе всего два человека: та женщина… Как ее зовут?

– Дарья, – подсказал Любин.

– Значит, Дарья… А второй человек – граф Оболин. Если действительно по указанному адресу остановился настоящий граф… В лицо его знаете только вы, Кирилл Захарович. Не откажетесь нам помочь?

– Да я, собственно… – растерялся Любин. – Конечно… Если необходимо.

– Граф тоже знаком с Кириллом! – Саид Алмади не смог усидеть на месте, пробежался бесшумными шагами к двери и обратно.

– Тут мы что-нибудь сообразим! – сказал Глеб Забродин. – Лишь бы Кирилл Захарович согласился.

– Я согласен, – без колебаний ответил Любин.

– И как контру опознаем – арестовать! – Василий Белкин крепко потер руки.

– Арестовать, – спокойно повторил Картузов. – Если «Золотая братина» при нем…

– Но позвольте! – перебил Любин.

– Потом отпустим, Кирилл Захарович, – продолжал Картузов. – Но что сервиз при графе, я сильно сомневаюсь. И тогда, удостоверившись, что граф настоящий, его надо отпустить…

– Зачем отпустить? – удивился Алмади.

– Потому что, если сервиз не при графе, он последует за ним за границу.

– Логично, – сказал Забродин.

– Теперь о «Золотой братине». – Дмитрий Наумович взял в руки кожаную папку и повернулся к Любину: – Ваши сведения о сервизе, Кирилл Захарович, подтвердились. Мы запросили Москву. Извольте! – Картузов открыл папку. – Вот несколько вырезок из газет, московских и петербургских, в которых описывается прием у графов Оболиных на праздновании нового, тысяча девятисотого года. – И комиссар, попыхивая трубкой, прочитал: – «Встреча двадцатого века. Высший свет Петербурга. Приглашено семьдесят персон». Идет перечисление титулованных особ, пропустим…

– Постойте! – перебил Любин. – Там Иван Карлович Кернстофф есть?

– Кернстофф? Сейчас… – Картузов углубился в чтение. – Да! Вот он: Иван Карлович фон Кернстофф. А что?

– Он был на том вечере у графа Оболина, двадцать третьего… – потрясенно произнес Кирилл. – Значит, все правда… Все подтверждается!..

– Вы слушайте дальше. – И Картузов стал читать: – «Уникальный сервиз „Золотая братина“, который все присутствующие увидели впервые». А вот что особенно интересно… в «Петербургских биржевых ведомостях»: «По утверждению финансовых экспертов, товарная цена сервиза графского рода Оболиных „Золотая братина“ равняется ста двадцати тысячам золотых империалов». – Картузов обвел всех присутствующих воспаленным взглядом.

– Да как же это я?! Ведь просмотрел в газетах восемнадцатого века всю светскую хронику! И не догадался заглянуть дальше… – воскликнул Любин.

– Вплоть до двадцатого века? – с усмешкой перебил Глеб.

– Если бы хоть какой-нибудь намек в источниках! – не мог успокоиться Любин.

– Однако продолжим, – сказал Картузов. – В Москве наши товарищи обратились к главному эксперту Алмазного фонда Петру Спиридоновичу Дунайскому. Позвольте, я прочитаю. Кстати, для специалистов фонда «Золотая братина» реальность. – И, вынув из папки лист бумаги, Дмитрий Наумович прочитал: «…таким образом, следует констатировать, что фамильный сервиз графов Оболиных является достоянием культуры и истории России и финансового эквивалента не имеет. Сервиз бесценен. Он явление духовной и художественной жизни русскою народа и может быть приравнен к таким явлениям нашего искусства, как шапка Мономаха, Янтарная комната или иконы Андрея Рублева. Потерю „Золотой братины“ следует считать невосполнимой утратой для русской национальной культуры».

– Воистину так! – страстно воскликнул Кирилл. И все невольно повернулись к нему.

Был поздний зимний вечер, в беспросветной тьме лепил густой мокрый снег, несомый порывами сильного ветра. Не приведи Господи в такую погоду оказаться на улице или в голом поле… Окна тронного зала Петродворца были ярко освещены вереницей люстр со множеством горящих свечей, топились печи, огонь пылал в огромном камине. На антресолях музыканты настраивали инструменты. Зал постепенно заполнялся гостями, приглашенными сюда от праздничных столов: белые парики, военные парадные мундиры, роскошные туалеты дам – соревнование драгоценных украшений со всего света. Возбужденные голоса, смех. Несколько в стороне от собравшихся стояли иностранные гости – дипломаты, торговцы, военные, – наблюдали, тихо, сдержанно переговаривались. И все ждали: сейчас должна появиться Екатерина Вторая, могущественная императрица Российская, которая учинила сегодня пир по случаю победы над антихристом Емелькой Пугачевым.

Открылись застекленные двери, замерли по обе стороны лакеи с жезлами. И вот тихий шепот:

– Государыня наша.

– Повелительница…

– Красота райская!

А Екатерина Вторая, в бальном широком платье из голубого атласа, отделанном жемчугами, царственно шествовала по живому коридору, одаривая всех приветливым, веселым взором, милостиво принимая реверансы дам и поклоны мужчин. Медленно шла об руку с человеком лет сорока, высоким, могучего телосложения, с сильными и резкими чертами лица, которому мертвый левый глаз придавал что-то зловещее.

– Потемкин… Потемкин… – шелестело в праздничной толпе.

За Екатериной Второй и Потемкиным легкой, воздушной стайкой порхали фрейлины. Кругом подобострастные, счастливые лица: это же честь великая – на такой бал зваными оказаться! Лишь один человек в праздничном зале был мрачен и хмур. Граф Григорий Григорьевич Оболин, статный, худощавый, с нервным бледным лицом, стоял у мраморной колонны вместе с другом своим (еще с отроческих лет), графом Петром Ивановичем Паниным, несколько дней назад вернувшимся с Урала. Григорий Григорьевич, хоть и на расстоянии, в упор рассматривал Потемкина и яростно шептал в волосатое ухо Панина: