Игорь Минутко - Золотая братина: В замкнутом круге

– Растащите их! – истеричный женский голос.

– Господа! Господа! Вы же светские люди!..

И в этот момент в дальнем углу ресторана вспыхнула настоящая драка между матросами, судя по всему, из-за женщин, которые сидели за их столиком: летят тарелки, стулья, визжат матросские подружки, сорвана на пол скатерть, звон разбитой посуды, мелькают кулаки, искаженные злобой и азартом лица. К месту происшествия уже спешил метрдотель, папаша Генрих, который из обходительного и вежливого хозяина заведения преобразился в профессионального вышибалу: могучими волосатыми руками растащил дерущихся, дал пинка одному, встряхнул за шиворот другого, так что пуговицы полетели, и с подоспевшими официантами сразу нескольких поволок к выходу.

Погасла драка. А на эстраде уже другая картина: смешной толстый человечек, в клетчатых брюках, в всклокоченном парике, пел на немецком языке куплеты, гримасничая и подмигивая, и за несколькими столиками публика покатывалась со смеху.

– Да, весело у папаши Генриха, – отметил не без удовольствия Глеб Забродин.

– Я в таком кабаке впервые, – без всяких эмоций, по-деловому откликнулся Мартин Сарканис.

– Уходит, – тихо произнес Кирилл Любин.

Между столиками – некоторые из них были пусты, потому что шел уже второй час ночи, – пробирался к выходу граф Оболин. Алексей Григорьевич был угрюм, движения его казались целеустремленными.

– Мартин, – прошептал Забродин, – за ним! Скорее всего, направляется к себе. И все-таки… Потом сразу в нашу гостиницу. Ждем тебя там.

Сарканис неторопливо поднялся со стула, потянулся так, что хрустнули суставы, и отправился из зала ресторана за графом Оболиным.

А на эстраде томный молодой человек, с бледным нервным лицом, с длинными волосами, декламировал нараспев:

Вокруг чтеца в медленном танце, как ночные бабочки, кружились танцовщицы – среди ресторанного хаоса, грязных столов, выкриков, клубов табачного дыма.

Да, умеют работать в заведении папаши Генриха! В этот утренний час зал ресторана «Черные паруса» встречал посетителей безукоризненной чистотой, ослепительно белыми скатертями на столах, крахмальными салфетками, которые тугими конусами возвышались у тарелок с изображением парусной шхуны в центре. Зал выглядел пустым. Лишь за тремя столами пристойно завтракали семьями: степенные главы домов, супруги, держащиеся с чинным достоинством, аккуратные дети, – тихие разговоры, еле-еле позванивают вилки и ножи.

За своим столиком сидел граф Алексей Григорьевич Оболин, бледный, с синяками под глазами, небритый. К еде не притрагивался, смотрел в окно… За вчерашним столиком группа Забродина была представлена в другом составе: сам Глеб, Кирилл Любин, а место Сарканиса занимал Белкин. И происходили с Белкиным метаморфозы: он сидел за столом развалившись, очевидно кого-то копируя, засунул салфетку за ворот рубашки, но ел с азартом, даже алчно.

– Вася, Вася, – прошептал Забродин, – спокойно, не привлекай внимания.

– Никогда такой жратвы не пробовал, – с полным ртом откликнулся Белкин. – Ну буржуи, ну гады… Живут! Ничего, мы до них доберемся!.. Ишь, зажрались! Кирилл, а вот эта хреновина как называется?

– Паштет из кальмаров, – Любин с явным удивлением смотрел на молодого чекиста. – Ложкой, Вася, паштет не едят. Намажь ножом на хлеб…

– Ничего, и ложкой проходит… – Белкин хищно озирал стол. – Ребята, а вечером здесь баб полно, да? Глеб, возьми меня вечером, я… Нет, какую жизнь себе устроили, паразиты!..

– Василий, прекрати сейчас же! – тихо, но зло потребовал Забродин. – Что с тобой?

– А что со мной? – как бы очнувшись, повторил Василий, похоже изумившись. – Я и сам не знаю…

– Опять попросил газеты, – тихо произнес Любин.

Вдруг газета выпала из рук Алексея Григорьевича, он пошатнулся, судорожно отпил из бокала, снова схватил газету, стал перечитывать какое-то сообщение, и крупные капли пота покрыли его лицо. Потом граф Оболин откинулся на спинку стула и замер, прикрыв веки.

– Ему плохо… – Кирилл уже порывался встать из-за стола. – Надо помочь.

– Сиди! – приказал Забродин. – Сам отойдет. – Он жестом подозвал официанта, проходившего мимо: – Сегодняшние газеты, пожалуйста!

– Момент! – Официант направился к буфетной стойке. Через полминуты в руках Забродина была стопка свежих газет.

Он разделил ее на две половины, одну оставил себе, другую протянул Кириллу. Оба стали просматривать газеты. Василий Белкин, воспользовавшись ситуацией, вернулся к еде, с большим удовольствием поглощая рыбный салат с морской капустой.

– Вот! – тихо воскликнул Кирилл. – В «Дойче беобахтер»!

– Переведи, чтоб и Василий знал… – Забродин ткнул Белкина в бок: – Перестань жрать!

Любин перевел газетную заметку:

– «Сделка века. По сведениям немецкого Национального банка, в ближайшие дни крупнейший ювелирный магазин на Унтер-ден-Линден «Арон Нейгольберг и компания» приобретет редчайший сервиз на семьдесят персон из трехсот пятидесяти одного предмета «Золотая братина» у русского графа Оболина, бежавшего из красной России. Самый богатый ювелир Берлина привел в движение весь свой капитал, не занятый в долгосрочных вкладах, чтобы собрать необходимую сумму, так как граф Оболин торопит сделку».

– Смотрите, смотрите! – прошептал Белкин.

Алексей Григорьевич медленно поднялся, вынул из кармана пиджака бумажник, достал из него несколько денежных купюр, бросил их на стол и медленно, ни на кого не глядя, побрел к выходу из ресторана.

– Василий, за ним, – приказал Забродин.

Белкин с тоской оглядел стол, на котором далеко не все было съедено, поднялся, выдернул салфетку из-за ворота, вытер губы, повлажневшее лицо и непринужденно, с нахальной развалочкой последовал за графом Оболиным.

Некоторое время Глеб и Кирилл смотрели друг на друга. В глазах Забродина скакали азартные бесенята.

– Что и требовалось доказать, – нарушил молчание Любин. – Дворецкий.

– Может быть, может быть…

– Одно непонятно: зачем Толмачеву понадобилось в Чека посылать два письма?

– Ну, тут, пожалуй, все просто, – после некоторого раздумья ответил Забродин. – Если, конечно, это твой Никита Никитович. Толмачеву надо было убрать графа. Сам он этого сделать по каким-то причинам не мог и решил действовать нашими руками. Первое письмо – приманка. Мы должны были клюнуть. И клюнули. Ему это подтвердили…