Далия Трускиновская - Деревянная грамота

На десятом «Отче наш» в створе улицы появились сани, подкатили, крепкий возник встал, задрав башку, и тут же на снег выпрыгнули двое Авдотьица и невысокий мужичок в тулупе с поднятым воротом. Даже если бы ночь не выдалась лунной — Стенька признал бы девку не только по богатырскому росту, но и по лицу. Мужичок же старательно прятал рожу.

— Пришел, свет? — радостно спросила Авдотьица. — Ну, пойдем, благословясь!

Она повела Стеньку к забору белянинского двора. Было слышно, как в доме, стоявшем, кстати, довольно далеко от того забора, гуляют гости. Купец затеял званые блины, собрал, надо полагать, всю родню, и гулянье могло затянуться надолго. Стенька немного позавидовал купцам — их-то, пьяненьких, разведут по теплым покоям да и уложат на перинах, а он, грешный, хоть и поел сегодня блинов вволю, однако был затем выпровожен на мороз…

— Погоди-ка… — прошептала Авдотьица, прислушиваясь. — Коли что — ты за порядком смотришь…

— За каким порядком?..

— Ч-ш-ш-ш….

Вдоль забора шел человек с палкой и постукивал о заборные доски. Очевидно, он услышал скрип снега и на что-то там быстро вскарабкался. Над высоким забором появилась короткая курчавая борода торчком, а потом и темное пятно рожи, увенчанное остроконечным колпаком.

— Кто тут бродит?! — медвежьим голосом спросил этот человек. — Вот спущу кобелей!

— Ты сторож здешний, что ли? — вопросом же отвечал Стенька.

— Сторож — а вы кто таковы?

— А я Земского приказа ярыга Аксентьев! — гордо объявил свое звание Стенька. — Или не видишь — вон они, буквы! «Земля» и «юс»!

— Черта ли в потемках разберешь… — проворчал сторож.

— Да ты меня знаешь, я со своим подьячим у вас прошлой зимой бывал! С Деревниным-подьячим, он с вашим хозяином знакомство водит!

— Деревнина знаем, — согласился сторож. — Ты с кем там? Говори живо!

Стенька понял, что Авдотьицу приняли за парня, и парня плечистого. В том, что под забором жмутся молодец и девка, сторож бы опасности не углядел, но двое мужиков были ему подозрительны.

— А с товарищем, — весело отвечал земский ярыжка. — Нас всех на Масленицу посылают за порядком смотреть! Мы вот тут караулом ходим, товарищи мои вон там!

— Караулом, говоришь? Ну, ходите! — позволил сторож. — Коли что стукните в забор, я вам горячего вынесу! Ишь ты, за порядком смотрят…

Очевидно, такой доблести от Земского приказа он не ожидал.

— Нам мой подьячий наказывал ближе к белянинскому двору держаться, соврал Стенька. — Мало ли — сейчас лихие люди на санях носятся, а двор богатый.

— Ну, Бог в помощь! — благословив таким образом самозванного караульщика с приятелем, сторож пошел дальше вдоль забора и вместе с угасающим постукиванием исчез.

— Ну, Степан Иванович, век не забуду… — прошептала Авдотьица. — А теперь — ничему не дивись, коли что увидишь — ради Христа, молчи!

Не увидел, но услышал Стенька — Авдотьица негромко свистнула, и ей сразу же ответил сильный, долгий и переливчатый свист.

— Конюхи, что ли? — с восхищением произнес Стенька.

— Конюхи, конюхи, — подтвердила девка. — Молчи, говорят тебе!..

Беседуя со сторожем, Стенька повернулся к забору и даже шагнул в сугроб. Когда же он развернулся обратно к улице, то поразился — уже не один возник, а два, запряженных в сани, стояли у перекрестка.

— Стой тут, — велела Авдотьица. — К забору жмись, чтобы тебя не приметили.

А сама поспешила к перекрестку.

Ей навстречу побежал здоровенный парень неслыханного роста, размахивая руками, как будто собирался взлететь. Что-то щелкнуло у Стеньки в башке не видя парня в лицо, он уже знал — точнее, страстно желал знать именно так! кто этот преогромный детина.

И, нарушив распоряжение Авдотьицы, земский ярыжка вдоль забора, стараясь не отлипать от него и потому еле вынимая ноги из долгого и высокого сугроба, устремился к детине.

Одновременно в голове у него сплеталось целое дело! Загадочный парень Нечай, привезенный сгинувшим Перфилием Рудаковым, как-то сразу увязался с той ночью, когда Авдотьица впервые привела Стеньку к белянинскому двору. Ведь и тогда свист звенел точно такой же — мощный, победный! Холодный пот прошиб ярыжку — он понял, что хитрая девка заставила его служить прикрытием для налетчиков. Вот сейчас соберутся они в переулке, а сторож, уверенный, что поблизости слоняется караул, не обратит внимания на голоса и скрип снега!..

Стенька нагнулся и выдернул засапожник. Не то чтобы он был готов жизнь отдать за купеческое имущество — а просто сам ведь, обалдуй, назвал свое имя и прозвание подьячего сторожу! Вот как стрясется беда — так до него в первую голову и доберутся!

Отвагу ярыжки смирило лишь то, что из саней полезли еще люди, причем один, невысокий, в толстом тулупчике, держал на руках темное, продолговатое, вроде завернутого в тряпье и бессильно обвисшего мертвого тела.

Дело стало разворачиваться совсем иным боком. Не грабежом, а хуже того подбрасыванием мертвого тела на купеческий двор.

Тщетно пытаясь угадать в людях у саней приметы конюхов (невысокий доподлинно был Тимофеем Озорным), Стенька замер. Нападать на троих крепких мужиков, один из которых — детинушка Нечай, с засапожником было нелепо.

А Нечай тем временем поймал в охапку Авдотьицу и принялся ее целовать… От звука тех оглушительных поцелуев у Стеньки и вовсе ум за разум зашел. Перестав что-либо понимать, он проскользнул мимо влюбленной пары и направился к саням, искренне надеясь, что слился с белянинским забором и стал неприметен. Стенька хотел понять, что же тут творится, а тогда уж бежать прочь, крича караул, поднимать суматоху и спасать то единственное, что сейчас нуждалось в спасении: собственную спину от батогов.

— Нейдет, Потапыч! — с отчаянием произнес невысокий мужик.

— Погоди, свет, — отвечал Потапыч знакомым голосом. — Может, задержал кто… Боится, может…

— Я еще свистну!

— Не смей. Уж и тот твой свист до Кремля, поди, долетел. Ну как стрелецкий караул пожалует?..

— Бежит, Потапыч, бежит!..

— Мерещится тебе, перекрестись, Вонифатий Левонтьевич…

И оба замерли, вслушиваясь. Замер и Стенька — он понял, кто эти двое: молодой двоюродный брат гостиной сотни купца Андрея Калашникова Вонифатий и того же купца приказчик Потапыч.

— Да бежит же!..

Тут и Стенька услышал скрип по снегу.

Вонифатий Калашников со своей страхолюдной ношей кинулся к калитке, Потапыч — за ним, а Авдотьица с Нечаем — за Потапычем. Тот, во дворе, никак не мог управиться с засовом. Наконец калитка распахнулась — и на улицу выбежала насмерть перепуганная девка лет шестнадцати, без шубки, без шапочки, в одном лишь лазоревом летнике и поверх него — распашнице, с непокрытой головой, в расшитой повязке. Она прижимала к груди немалый ларчик с девичьим добром. И как ни был бел снег под луной, а еще белее казались многоскладчатые кисейные рукава…