Виктор Егоров - Заговор против «Эврики». Брошенный портфель

Вечером они оба пошли к Глушеку.

— Я очень беспокоился, когда вы не пришли на явку. Хорошо, что Берлин сообщил о задержке в пути, — встретил их Глушек.

В нем никто не узнал бы неряшливого старого болтуна. В отутюженном костюме, белоснежной сорочке, подтянутый.

Илья рассказал, что требуется сделать, не посвящая его в суть операции.

— Поместить гостей можно на постоялом дворе Гусейн-хана. Это преданный нам человек. Когда-то состоятельный, он разорился и очень нуждался, я помог ему материально. На наши деньги он открыл опиумокурильню и постоялый двор. Внешне это убогое помещение, но там можно создать известный комфорт.

— Но такие заведения обычно привлекают внимание полиции, — заметил Илья.

— О, насчет этого беспокоиться нечего. У Гусейн-хана прекрасные отношения с блюстителями порядка. Он не скупится.

Анна не вмешивалась в разговор, но внимательно рассматривала Глушена.

— Надо в ближайшие же дни снять три дома поблизости от русского, американского и английского посольств, такие, чтобы из них можно было наблюдать за этими посольствами. Надо найти изолированные дома.

— Я понимаю, что требуется. Сделать это нетрудно. Вы сами знаете, снять здесь дом не проблема.

— Надо делать это так, чтобы не выяснился наш интерес к посольству.

— Не беспокойтесь, все будет в порядке.

Илья знал, что вряд ли немецким парашютистам дадут добраться до Тегерана, а тем более воспользоваться снятыми домами, но все же дать такое задание Глушеку надо было, учитывая, что он связан по рации с Берлином и оттуда могли запросить его, как дела с подготовкой укрытия.

— Когда я могу подробно доложить, что сделано мною во исполнение заданий, полученных при отъезде из Берлина?

— Этим мы займемся после операции.

Разговор перешел на Берлин. У Анны и Глушека нашлись там общие знакомые.

Уходя, Илья договорился с Глушеком, что на следующий день он зайдет к нему и они поедут осмотреть укрытия для парашютистов у Гусейн-хана. Илья назначил время так, чтобы выкроить час на встречу со своими. Придумать другой предлог для отлучки из дома он не мог. Анна знала, что в Берлине ему запретили встречаться со своими старыми знакомыми и агентурой, за исключением Глушека и Махмуд-бека.

Прошло несколько дней после приезда Светлова. Панков и Авдеев дважды выезжали на запасные встречи, но Ильи не было. Им было понятно: мешала Анна. Наконец Светлов появился в условленном месте. Он сел в автомобиль. Авдеев познакомил его с Панковым, и сразу начался оживленный разговор. От этих людей, от их речи, то неторопливой, то быстрой, веселой, на Илью повеяло Родиной. Илье казалось — он не наговорится, так соскучился по родному языку. Он говорил о том, что пришлось ему пережить, как он тоскует по Родине — хотя бы глянуть на нее одним глазком. Разговор перешел на дела. Илья рассказал о встречах с Шелленбергом, о происшествии на швейцарской границе, о встрече с Глушеком, о Гусейн-хане. Илья охарактеризовал Глушека как опасного противника, дельного и собранного человека, который для отвода глаз маскируется под старого неопрятного болтуна. Решили вести наблюдение за Глушеком и Гусейн-ханом. Нельзя было исключить того, что Глушек мог получить по рации непосредственно из Берлина какое-нибудь задание, направленное к проверке Светлова. Договорились, что Илья поедет на ирано-турецкую границу и встретится там с Махмуд-беком. В конце разговора Светлов спросил:

— Где сейчас Фридрих?

— Он и Ольга продолжают работать в Новосибирске. Дети у них большие, учатся в школе, — сказал Авдеев.

— Я рад за Фридриха, — улыбнулся Илья.

Расстался Светлов с Панковым и Авдеевым поздно ночью. У него было такое чувство, словно он побывал на Родине.

Утром Авдеев и Смирнов, оба в штатском, сидели в автомобиле поодаль от дома Гусейн-хана. Они решили сами понаблюдать за ним.

Тот вскоре появился на улице и направился в фирму, в которой работал Глушек. Пробыл там около часа, а затем пошел на базар.

Гусейн-хан был высокий, крепкого сложения человек лет сорока, с лицом, обезображенным оспой. Болезнь не пощадила даже бровей. Вместо них над глазами торчало несколько кустиков волос, а нос напоминал обрывок губки.

Перед входом на базар дорогу Авдееву и Смирнову преградила толпа зевак, смаковавших уличное происшествие. Какой-то парень, видимо безработный, схватил с подноса бродячего торговца кусок дыни. Это видел стоявший неподалеку долговязый ажан. Он направился к парню, но тот мигом юркнул в толпу.

— Раст, педер-сухте! — закричал полицейский.

Его свисток залился тревожной трелью, но парень был уже далеко.

— За этот засиженный мухами кусок дыни несчастный мог попасть в тюрьму, — слышалось в толпе. — Да хранит беднягу аллах!

Не выпуская Гусейн-хана из вида, Авдеев и Смирнов, пробившись сквозь толпу, очутились перед большой полукруглой аркой со ступенями, уходящими вниз. Спустились и пошли по крытым улицам, наполовину уходящим в землю, с лавками по обеим сторонам. Лучи солнца, пробиваясь сквозь решетчатую застекленную крышу, пятнали яркими бликами пыльные дорожки. Гусейн-хан зашел в лавку, где продавали постельные принадлежности, долго торговался, наконец купил десять комплектов постельного белья и, уплатив деньги, написал на клочке бумаги адрес, куда доставить товар.

— Готовится к приему гостей. Начинает выполнять задание Глушека, — заметил Авдеев.

Гусейн-хан направился в другой конец базара, мимо витрин с серебряными вазами, тарелками, рюмками, мимо гор разрисованных кувшинов и мисок, зашел в магазин, в котором продавались одеяла. Пробыл он там долго, видимо торговался.

Вокруг Авдеева и Смирнова толпились бродячие торговцы. Они кричали и шумели, нараспев перечисляя достоинства товаров. Тут же бродили дервиши с талисманами: бумажками со стихами из корана, камешками с выбитыми на них словами, якобы имеющими скрытый смысл, мешочками с щепотками святой земли из Кербелы. К покупателям приставали нищие. Их было множество. Оборванные, безрукие, безногие, слепые, покрытые язвами, они стонали и плакали, показывали свои увечья и просили — кто чем может — помочь.

Один из нищих показался Авдееву наиболее жалким, и он полез в карман за деньгами, но его схватил за руку Смирнов.

— Что вы, Николай Федорович. Все нищие сейчас же набросятся на нас, как мухи на мед. Мы потеряем Гусейн-хана из вида.

Гусейн-хан вышел из магазина улыбающийся, видимо довольный выгодной покупкой. Пробираясь за ним, Авдеев и Смирнов прошли мимо бородачей в чалмах и широких, как у мулл, аба; бородачи молча и важно сидели, поджав ноги, на ковриках. Это были бродячие писцы, перед ними стояли низкие тумбочки с письменными принадлежностями. За несколько шай писцы сочиняли письма и заявления.