Филипп Ванденберг - Тайна предсказания

— Женат? — Марта издевательски рассмеялась. — Наша женитьба ограничилась праздником у соборного священника. Уже на следующий день ты пошел своим путем. С тех пор ты провел больше времени в постели Людовики, чем в собственном доме. Ты думаешь, я не знаю, почему она исчезла? Весь город шепчется о том, что вымоченные в уксусе рыбьи пузыри не помогли ей и что она беременна то ли от епископа, то ли от тебя, то ли от другого бездельника. Во всяком случае, ее видели с брюхом, как у жабы, а потом вдруг ее стать вновь стала такой же, как прежде. Теперь за ней гоняется инквизиция. Это значит, что она стала творить ангелов.

Шлюссель отпустил жену и сел на кровать. Казалось, слова Марты задели его за живое. Он спрятал лицо в ладонях, в то время как Марта продолжала одеваться.

— И что же, если так? — Шлюссель взглянул на жену, которая не удостоила его взглядом.

— Тогда ее ожидает костер, — ответила Марта. — И боюсь, что ей не поможет даже архиепископ.

Марта удивлялась себе, своему мужеству говорить так в ее ситуации. Но, возможно, это было мужество отчаяния, а в душе ее накопилось столько презрения, что она уже не могла остановиться. Итак, она продолжала:

— Твои деньги, господин мой, испортили тебя. Ты думаешь, что все можно купить: достаток, любовь, счастье. На самом деле ты лишь обманываешь себя и становишься все несчастнее день ото дня. Богатство, как сказал августинец Лютер, когда он еще благочестиво жил в своей келье, — это самый малый дар, который Бог может дать человеку. Потому обыкновенно и дает он богатство грубым ослам, которые ничего иного недостойны.

Шлюссель, вскипев от ярости, бросил жене в лицо:

— А разве сама ты не живешь, как шлюха, с моего богатства, причем живешь неплохо? Я ведь не насильно вел тебя к алтарю! Ты шла добровольно.

Но тут Марта вновь возвысила голос и с презрением посмотрела на Шлюсселя.

— Тебе ведь хорошо известно, что мы были обручены нашими родителями, как это принято у честных горожан. Мне тогда исполнилось всего лишь двенадцать, и у меня не было иного выбора, как только подчиниться их воле. Если бы Господь не подарил мне в первые годы сына, я сбежала бы от тебя уже через год.

— Это мой сын. Это плод моего воспитания!

— В самом деле так! В юном возрасте он бежал из дома и ушел в монастырь…

Марта осеклась, испугавшись собственных слов.

— …Где он делает честь своему отцу. Судя по последним новостям из Италии, Кристоф хорошо продвигается в университете. И хотя это приносит меньше дохода, чем трактир на Отмели, отец благодаря сыну пользуется большим уважением.

Услышав, с каким самодовольством разглагольствует муж, Марта исполнилась беспомощной ярости. Святая Дева! Она едва сдерживалась, чтобы не потерять самообладания и не совершить глупости, о которой потом пожалеет. Марта была в смятении, но знала наверняка: она не желает больше жить под одной крышей с этим мужчиной.

Когда во второй половине дня Леберехт вернулся из пригорода, вдова Ауэрсвальд пребывала в волнении. Высокий господин из соборного капитула, в черной мантии и с красным кушаком, спрашивал о нем и передал просьбу, чтобы он, Леберехт, еще до захода солнца отправился к маленькому кладбищу, что относится к монастырю Святого Якоба, расположенному неподалеку от старого Придворного штата. Больше он ничего не сказал.

Леберехт не ждал ничего хорошего и хотел сначала отказаться от странного приглашения, но любопытство взяло верх, и к назначенному времени он поднялся по крутым ступеням на гору Домберг, чтобы за Придворным штатом пройти узкой дорожкой к монастырю Святого Якоба.

Церковь, романская базилика, относилась к одноименному монастырю и, как и аббатство Михельсберг, была неприкосновенна, правда, под охраняющей дланью архиепископа. Едва Леберехт вошел на маленькое кладбище, обрамлявшее подход к базилике, ему уже издали бросился в глаза новый памятник из светящегося песчаника. Юноша сразу обратил внимание на то, что на этом камне, в отличие от обычных надгробий, не было никакого имени и под надписью "Requiescat in pace" были выгравированы лишь буквы А. Ф. X. Какой же грешник нашел здесь последнее пристанище — в мире с Церковью, но без упоминания имени и звания?

— Это в память праведного Адама Фридриха Хаманна, скончавшегося в 1554 году, — произнес голос рядом с ним и прочитал надпись на надгробии. — Да покоится прах его с миром!

У Леберехта кровь застыла в жилах. Погруженный в рассеянные мысли, он совсем не заметил, как к нему приблизился хорошо одетый господин в черном одеянии ученого и встал рядом.

— Ведь это соответствует твоему желанию, не правда ли? — заметил незнакомец и снял с головы черный берет.

Леберехт поднял глаза и удивленно воскликнул:

— Это вы, ваше преосвященство, господин архиепископ! Я не узнал вас!

— Нельзя, чтобы о нашей встрече стало известно, — сказал архиепископ и, глядя на надгробье, продолжил: — Я хотел оказать тебе эту услугу, ведь я знаю, как важно для тебя, чтобы у твоего отца был достойный памятник.

— Но, ваше преосвященство, вы же знаете, что мой отец был осужден инквизицией…

— То дело инквизиции, — прервал его собеседник, — а это — дело архиепископа.

— Вы слишком добры ко мне, ваше преосвященство. Однако, если позволите заметить, для меня куда важнее не материальное надгробье моего отца, а его реабилитация. Мой отец не был колдуном. Да, он был чудаком, но я готов руку положить в огонь, что он никому не являлся после своей смерти как привидение.

— Я знаю, — холодно ответил архиепископ.

— Кто вам сказал? Вам это известно?

Архиепископ кивнул.

— Я не верю в явления такого рода, пока не увижу их собственными глазами.

— Оба свидетеля — сомнительные, подлые люди, поверьте мне!

— Я верю тебе, сын мой.

— Но тогда вы должны свидетельствовать в пользу моего покойного отца. Тогда его могли бы реабилитировать.

Архиепископ, улыбнувшись, покачал головой.

— Сын мой, святая инквизиция осудила твоего отца как колдуна. По законам Святой Матери Церкви это означает, что твой отец Адам был колдуном. Инквизиция не ошибается. Она никогда еще не ошибалась и никогда не ошибется, ведь каждый приговор выносится ею от имени Всевышнего.

"Аминь!" — едва не вырвалось у Леберехта, но он промолчал. Юноша почти задыхался от ярости. Он чувствовал, как в нем поднимается желчь и одновременно растет отвращение к двуличным священникам и всему, что их окружает. Он ненавидел их румяные, всегда свежевымытые лица, эти тщательно и любовно заученные движения, их летящую походку, словно они постоянно парят над землей, эту показную святость. Если бы Леберехту когда-нибудь представилась возможность положить конец проискам одного из этих подлых попов, он сделал бы это.