Кэтрин Джинкс - Инквизитор

— Вы обрадовались возвращению отца Августина? Или он вас только обеспокоил?

— Он имел право беспокоить меня. Вавилония — его дочь, равно как и моя.

— Он заботился о Вавилонии?

— Конечно. До меня ему не было дела. Но когда он узнал наши имена от отца Поля, он захотел увидеть свою дочь. Я могла бы опозорить его на весь мир, когда он приехал сюда с солдатами. Я могла бы все открыть — у него не было уверенности на мой счет. И все же он приехал повидать Вавилонию. — Вдова покачала головой. — И когда он увидел ее, он ничего не сказал. Ему, казалось, все равно. Странный человек.

— А когда он увидел вас? Что он сделал?

— О, он очень разгневался. Он был сердит на меня, потому что я привела Вавилонию в это место. — Недоумение на лице Иоанны сменилось сарказмом. — Он ненавидел Алкею.

— Почему?

— Потому что она с ним спорила.

— Понятно.

На самом деле я чересчур хорошо все понимал. Иоанна нарисовала не слишком привлекательный портрет Алкеи. Выходило, что Алкея допускает опасные вольности в поступках, если не в убеждениях.

— Желала ли Алкея его смерти, как вы думаете?

— Алкея? — вскричала вдова. Она взглянула на меня с изумлением, а затем рассмеялась. Но ее смех быстро умолк. — Вы шутите, наверное. Как вам такое могло придти в голову?

— Вообразите, сударыня, что я не знаком с Алкеей. Откуда мне знать, на что она способна?

— Но их изрубили на куски! Пятерых взрослых мужчин!

— Убийц могли нанять. — В ее взгляде отразился такой ужас и смятение, что я невольно улыбнулся.

— Должен признать, однако, что она не занимает первое место в моем списке подозреваемых, — прибавил я.

Это, кажется, ее успокоило; мы заговорили на другие темы, плавно перемещаясь от погоды в Монпелье к бесчисленным добродетелям отца Августина. Возможно, вы осудите меня, но я испытывал большое облегчение, обсуждая моего патрона с близко знавшим его человеком, который не принадлежал к числу моих братьев монахов.

— Он изнурял себя, — заметила вдова. — Он презирал свою собственную слабость. Я сказала ему: «Ты болен. Если тебе нужно приезжать, то оставайся дольше». Но он отказался.

— Он был упрямый, — подтвердил я. — Не спал ночи напролет, питался одними очистками. Он, должно быть, чувствовал, что его жизнь подходит к концу.

— О нет, он был таким всегда. Это у него в натуре. Хороший человек, но слишком хороший. Если вы понимаете, о чем я.

— Да, понимаю. С таким не уживешься. — Я засмеялся. — И ваша дочь такая?

— Вовсе нет. Она кроткая, как ягненок. А он был как…

— Как орел. — Я учтиво напомнил, что ей следует именовать его «отец Августин».

Интересно, часто ли он думал о ней все эти годы? Если бы у меня была дочь, я бы молился за нее каждый день.

— Вы не похожи на Ав… на отца Августина.

— Не стоит труда напоминать мне об этом, уверяю вас. Я великий грешник.

— Как и я. Он не уставал меня этим попрекать.

— Наказание мира вашего, — сказал я, но сия аллюзия прошла мимо нее.

— Поверьте мне, никто из нас не совершенен. А дочь свою он тоже бранил?

— О нет! Никогда. Нельзя бранить Вавилонию, потому что она не в ответе за свои грехи. — Впервые я увидел, что глаза у нее увлажнились. — Он любил ее. Я уверена в том. У него было доброе сердце, но он его стыдился. Бедный. Бедный, а я так и не сказала ей…

— Не сказали чего?

— Что он ее отец, — всхлипнула вдова. — Сначала она его боялась, а я все выжидала. Она уже начинала к нему привыкать, а он стал ей улыбаться… это так жестоко. Так жестоко.

— Да, — согласился я.

Вид ее слез убедил меня, — а это редко со мной случается, — что Иоанна никоим образом не виновата в смерти отца Августина. Слезы дались ей нелегко, они были выстраданы и свидетельствовали о глубокой скорби.

Эта влага, орошив сухую глину моих чувств, едва не подвигла меня потрепать ее по руке. Но я сдержался.

— Простите, — всхлипывая, извинялась она. — Простите меня, отец Бернар. Это все от бессонницы.

— Мне нечего вам прощать.

— Если бы я только могла больше любить его! Но это было так тяжело.

— Я знаю.

— Он бывал таким несносным! Порой мне хотелось его ударить, и когда это случилось — весь этот ужас, — у меня было чувство, что это по моей вине…

— Вы не хотите исповедоваться?

— Что? — она посмотрела на меня снизу вверх, испуганно моргая. — Нет. Нет-нет, — сказала она, быстро придя в себя. — В этом нет нужды.

— Вы уверены?

— Мне нечего скрывать, отец мой, — отрезала она. — За этим вы и приехали? Чтобы узнать, не я ли его убила?

— Чтобы узнать, кто его убил. И потому я должен узнать все до конца. Вы же умная женщина, Иоанна, вы должны понимать. Как бы вы поступили на моем месте?

Она снова посмотрела на меня, и ее враждебность исчезла. Я видел, как она сходит у нее с лица. Медленно кивнув, она открыла рот, собираясь заговорить, но ее перебил гомон возбужденных голосов. Казалось, он доносится не из соседней комнаты, а издалека. Похоже, там разгорался спор.

Встревоженные, мы с Иоанной вопросительно переглянулись и поспешили во двор узнать, что случилось.

Блаженный Августин однажды написал: «Все вещи равно существуют для слепого и для зрячего. И слепой и тот, кто имеет зрение, стоя в одном и том же месте, окружены одними формами вещей; но для одного они присутствуют, а для другого отсутствуют, но не потому, что вещи сами к одному идут, а от другого удаляются, но по причине разницы в глазах».

А я обнаружил, что сие наблюдение справедливо также и для двух зрячих. Один из них может смотреть и видеть человека ли, вещь или событие, а другой может сначала увидеть то же самое совершенно иное. Так и случилось, когда мы с вдовой вышли из дома. Мне показалось, что мои стражи, собравшись во дворе, затеяли какую-то игру, потому что они были веселы и вели себя непринужденно. Они спешились и пустили по рукам бурдюк с вином. Иоанна, наоборот, увидела отряд вооруженных солдат, угрожающих ее дорогой подруге Алкее. Я догадался об этом по тому, как она стиснула мне руку и спросила: «Что они делают?» — срывающимся от страха голосом.

— Делают? — переспросил я. — Вы о чем?

— Вон те мужчины!

— Они меня охраняют.

— Они напали на нее!

— Вы так думаете? — Взглянув туда снова, я увидел пожилую женщину, пытавшуюся отнять меч у одного из солдат, который с успехом уворачивался от ее рук. Другой солдат схватил ее сзади, а потом рухнул на землю с гримасой притворной боли, под громкий смех товарищей, когда она, обернувшись, слабо шлепнула его по запястью. — Мне кажется, это она на них напала.

Тем не менее я подошел и поинтересовался причиной веселья.

— О, отец Бернар, она говорит, чтобы мы убирались! — Подобное требование было, очевидно, воспринято людьми ратной профессии как очень смешная шутка, как нечто недостойное внимания. — Я ответил ей, что мы подчиняемся только приказам сенешаля!