Казимеж Блахий - Ночное следствие

Повторяет. Пан поручик из Варшавы приказал, что, если будут спрашивать по телефону кого-нибудь из замка, немедленно уведомить. Поэтому он и докладывает, что в три сорок пять позвонят из Франкфурта. Он обязан сообщить об этом шефу следственной группы.

— Я шеф группы.

Ефрейтор кладет руку на автомат.

— Кого вызывают к телефону?

— Какого-то Колбацкого. Я не понимаю по-немецки.

— Хорошо. Останьтесь пока здесь. Отдохните.

Ефрейтор снимает автомат и принимает положение «вольно». Ну и муштра! А за обшарпанное обмундирование ему бы надо влепить суток трое гауптвахты.

Сейчас без двух минут три. До Голчевиц ехать минут двадцать. Хотя, возможно, чуть больше. Снег перестал идти, дорога подмерзла и вылизана ветром. Будет скользко.

Кто может звонить из Франкфурта Арниму фон Кольбатцу? Жена? Жены имеют обыкновение звонить и за несколько тысяч километров, и даже в четыре часа ночи… Плата за телефонные переговоры в ФРГ очень высокая. Арним фон Кольбатц был холостяком, как свидетельствуют его документы. Значит, должен звонить некто, у кого имеется к нему очень важное и очень срочное дело. Не знает, видимо, что Арнима фон Кольбатца уже нет в живых. Хотя возможно, и другое: кто-либо неведомый мне уже сообщил во Франкфурт о его смерти. Нет, решаю, наконец, в любом случае мне нельзя выдавать себя за Арнима фон Кольбатца. Разговаривать должен тот, кого человек из Франкфурта может знать.

— Капрал Чапельски!

Милиционер, дежурящий у дверей комнаты Бакулы, делает вид, что он и не думал дремать.

— Приведите Германа Фрича. И скажите ему, чтобы он оделся потеплее.

— Есть!

Я поднимаюсь в «комнату с привидением» — так, мне кажется, лучше именовать комнату со стульями. Слышу странный ритмичный звук, доносящийся откуда-то из-под пола. Куют, что ли? Я заглядываю в подземный ход и зову Домбала. Похоже, что действительно куют. В темноте возникает слабый отблеск фонаря, становится ярче, маячит по стенам.

— Что случилось? — Домбал высовывается по пояс.

— Что вы там вытворяете, Домбал?

— Лигенза разбирает могилу.

— Рехнулись?

— Нам скучно.

— Домбал!

— Есть, гражданин капитан!

— Зачем вы разбираете склеп?

— Сам не знаю, — отвечает Домбал и вытирает мокрый, запорошенный кирпичной пылью лоб. — Лигенза сказал, что ему что-то кирпич там не нравится. А он в этом знает толк. Работал при ликвидации развалин. Как специалист.

— Ерунда. Лигенза — с сорок четвертого года в милиции. Хотя делайте что хотите. Мне сейчас не до вас. Я еду в Голчевицы.

— Познань?

— Франкфурт.

— Я не заказывал.

— Знаю. Поднимитесь наверх и проследите, чтобы никто не шлялся по замку. Куницки может идти спать. Хотя нет… Скажите Куницкому, пусть еще раз обследует коридорчик, ведущий в башню, где по нашим предположениям был убит Кольбатц. Там могут оказаться следы крови. Все.

Домбал аж присвистнул. Хочет спросить о чем-то, но у меня нет времени с ним разговаривать.

Фрич, тепло одетый, уже ждет в салоне. С тревогой поглядывает на голчевицкого ефрейтора, который караулит старого немца в строгом соответствии с уставом. Я приказываю, чтобы он убрал оружие и не запугивал мне свидетеля. Герман Фрич облегченно вздыхает и даже пытается улыбнуться.

— Ваша дочь заснула, Фрич? — спрашиваю я, когда машина, наконец, выезжает со двора замка.

— Да, доктор дал ей порошок.

— Ей сейчас надо много спать. Может, будет лучше, если она пока оставит учебу?

— Не знаю. Она не хочет. Герр гауптман, куда мы едем? — Немец снова встревожен. Все время посматривает мне на колени, где лежит магнитофон.

— В Голчевицы. Я хочу, чтобы вы рассказали о случившемся тамошнему начальнику милиции. Это их район, и они тоже должны знать, что и как.

Фрич закутывается в вытертый тулуп, хотя в машине тепло. Молчит до самой деревни.

— Нельзя ли быстрее? — обращаюсь я к шоферу.

— Скользко, гражданин капитан.

— Все равно…

— Все равно бывает только покойникам, гражданин капитан.

Однако увеличивает скорость. Свет фар начинает скользить по первым голчевицким домикам, каменным, добротным. В здании на костельной площади горит свет. Видно, еще не все выпито за здоровье новорожденного. Вот и милиция. Тут же и почта и арестантская. Начальник милиции, сухой, высокий, с трудом стоящий на ногах (наверное, прямо с крестин), официально докладывает, что будут звонить из Франкфурта. После чего выразительно поглядывает на Фрича. Видимо, думает, что тот будет его «гостем» в арестантской, где чаще всего замыкают на одну ночь местных пьяниц или — так тоже случается — держат свиней.

— Где телефон?

— Гражданин капитан, сюда… Направо…

— Всем выйти. Ефрейтор, проследите, чтобы никто не торчал под дверями. Понятно? Фрич, за мной!

На всякий случай оставляю шофера.

Фрич идет покорно, хотя мне кажется, что он с удовольствием бы сбежал. Все время искоса следит за мной. Я приказываю ему сесть. Не садится. Ждет, наблюдает, как я подключаю микрофон магнитофона к телефонному аппарату, через который Герман Фрич будет разговаривать с человеком из Франкфурта. У него не хватает смелости спросить, в чем дело, и он только посматривает на часы. Осталось десять минут.

— Фрич, — говорю я тоном, не допускающим возражений, — сейчас будут звонить из Франкфурта. Спросят господина Арнима фон Кольбатца. Вы скажете, что он спит. Что очень устал, что до телефона четыре километра, ветер, снег, мороз, поэтому он прислал вас. Не возражайте. Вы сделаете так, как я вам приказываю. Если тот человек, с которым вы будете разговаривать, спросит о вещах, вам непонятных, ответите так, как я вам подскажу. Запомните: только так, как я вам скажу. Ваше дело слушать. Если попытаетесь говорить хоть что-либо от себя, у вас ничего не выйдет. Я тут же прерву разговор. Ясно?

— Герр гауптман… — умоляющий, почти неслышный шепот.

— Фрич, я знаю, кому вы посылали телеграмму.

Внезапно Герман Фрич превращается чуть ли не в героя.

— Закон… Польский закон разрешает… Я имею право писать куда захочу… Я не уехал, когда была репатриация… У меня польский паспорт… Я… — он ищет нужные слова и беспомощно размахивает руками, смешно торчащими из коротких рукавов вытертого тулупчика.

— Садитесь, Фрич, — я деликатно усаживаю его на стул. — Польский закон вместе с тем запрещает убивать людей. Закурите.

Я поступаю с ним жестоко, почти на грани провокации. Но у меня нет иного выхода.

Телефон начинает трезвонить пронзительно и тревожно, как на пожар. Аппарат старый, еще с немецкой надписью «Simens-Berlin a. g.».

— Говорите: «Голчевицы слушают»…

— Голчевицы? Голчевицы? Соединяю с Франкфуртом-на-Майне. Разговор будет по-немецки. Франкфурт? Франкфурт? Голчевицы слушают. Герр Кольбатц у телефона…