Джон Карр - Тот же самый страх

– Честное слово, Хопвит, на затылке волосы действительно длинноваты. Но шляпа мне не нужна. Все равно я никогда ее не ношу.

Хопвит ничего не сказал, но вид у него был такой потрясенный, как будто Филип заявил, что никогда не носит штанов. А Филип, успевший привыкнуть к Хопвиту, мысленно обругал себя за глупость.

Он выдает слишком много анахронизмов – и в речи, и в привычках. Он должен следить за собой и держать себя в руках.

– А еще, милорд, – не сдавался Хопвит, – я должен уложить вашу дорожную сумку. Умоляю, милорд, не ходите, не ходите вниз, не перевязав волосы!

Дорожная сумка! Он и о багаже забыл.

Открыв дверь, Хопвит увидел Хлорис. Поклонившись, он произнес: «С вашего позволения, ваша светлость», – и поспешил складывать вещи, а Хлорис стояла неподвижно – только грудь высоко вздымалась.

Глухой шум, донесшийся от противоположной стены холла, заставил Филипа обернуться. Дверь напротив спальни Хлорис была открыта. Две служанки возились с перетянутой ремнями дорожной сумкой, которую они подняли и несли к парадной двери.

За ними, горделиво вскинув голову, шагала Дженнифер.

Она была одета по-дорожному: в белое с голубым муслиновое платье и серую мантилью, накинутую на плечи. Длинный синий капор с узлом серых лент надо лбом был повязан под подбородком газовым шарфом.

– Дженни!

– Да, лорд Гленарвон? – ответила Дженни, не глядя на него.

– Куда ты?

– Хопвит был не единственным, кто услышал ваш разговор с леди Олдхем, – сообщила она. – Я еду с вами. То есть, если вы хотите, чтобы я поехала.

– Конечно хочу! Но я не могу втягивать тебя! Опасность… Дженнифер подняла голову. Ее мятежная нижняя губа

контрастировала с выражением серых глаз под черными ресницами.

– Разве я бросила тебя в беде, когда тебе грозила опасность – там, в другой жизни? – спросила она, вскидывая голову еще выше. – В общем, я предлагаю стать твоей… – как это говорится? – подружкой и не скрывать этого. – Дженнифер присела. Под глазами у нее залегли тени. Когда она заговорила снова, цитируя Шекспира, в ее голосе слышалась сухая, язвительная самоирония: – «Конечно, я так сильно влюблена, что глупою должна тебе казаться…»

Красивый голос, потрясший его до глубины души, затих. Дженнифер очнулась и возмущенно дернула рукой, как маленькая девочка.

– Я поеду! Поеду! – крикнула она.

– Но вчера ночью ты уверяла, что больше не хочешь меня видеть!

– Ах, ну почему тебе непременно нужно запоминать, что я говорю в сердцах, когда ты ранишь меня и я выхожу из себя? Пожалуйста, забудь, что я говорила. Можно мне поехать?

– При одном условии. Ты возьмешь назад кольцо с бриллиантами.

– Я надеялась, что ты так скажешь, – отвечала Дженнифер, отворачиваясь. – Но не посмела просить.

– Дженни…

– Милорд! – перебил их голос Хопвита почти у самого его уха. – Милорд, лента! Будьте добры, стойте спокойно, пока я повязываю вам волосы.

– Ах, черт побери! – вскричал Филип. – Почему все великие моменты в жизни непременно надо испортить? – Он увидел, что глаза Дженни искрятся смехом, и пристально посмотрел на нее. – Отлично! – сказал он. – Повязывайте ленту, заплетайте косу, если нужно. Только верните мне мой кошелек!

– Боюсь, – заявил Хопвит, ловко перекладывая кошелек из своего кармана в карман Филипа, – ваша светлость не найдет там много денег. Однако вам хватит, если вы сразу поедете к Хуксону.

Он проворно заплел косицу и отошел полюбоваться результатами своего труда.

– Шляпа, милорд…

– Кольцо! – сказал Филип.

С верхней площадки лестницы он посмотрел вперед, на открытую дверь спальни. Потом бросился по коридору, вбежал в комнату и снова лицом к лицу столкнулся с Хлорис.

Никто из них не заговорил. Никто не шевельнулся. У Хлорис было такое выражение лица… как вчера, когда она, голая, сидела в обитом желтой материей кресле в доме у леди Олдхем и пристально смотрела на него. Но сейчас глаза ему застилал туман.

Филип повернулся, подбежал к комоду, выдвинул верхний ящик и начал рыться в нем – сначала осторожно, потом с отчаянной поспешностью. Он мог поклясться, что положил кольцо куда-то сюда. Но не мог его найти.

– Милорд! – произнес с порога голос Хопвита. – Боюсь…

– Погодите! Погодите!

Тысячу раз рука Филипа натыкалась на футляр с пистолетами, на котором было выгравировано его имя. Наконец, он просто на всякий случай откинул крышку.

Кольцо оказалось там. Оно лежало, посверкивая, на темно-малиновом бархате, между двумя пистолетами, превосходно начищенными, с перламутровыми рукоятками, с курками, готовыми выстрелить при легчайшем нажатии. Видимо, по идиотской рассеянности он сам сунул сюда кольцо. Схватив его, Филип ощутил знакомый приступ головной боли.

– Милорд! Вы должны уехать хотя бы за десять минут до того, как сюда прибудет магистрат со своими констеблями.

– Они посылают констеблей? Неужели я так опасен?

– Судя по сообщениям, – сухо ответил Хопвит, – вы действительно опасны. Милорд! Скорее!

Проходя мимо, Филип поклонился Хлорис:

– Еще раз – прощайте, мадам.

– О-о-о! – прошептала Хлорис, закатывая глаза и изгибая губы в улыбке. – Мы снова будем вместе… Скоро!

На сей раз Хопвит особенно тщательно закрыл за ними дверь.

– Дорожная сумка молодой леди, – сообщил он, – уже уложена в двуколку. Вашу сумку погрузят, как только упакуют. Молодая леди внизу.

– Хопвит! Мисс Бэрд! Мы должны заказать для нее какой-нибудь завтрак.

– Я уже распорядился, милорд, – Хопвит смотрел куда-то в потолок, – когда заказывал завтрак для вас.

Столовая, насколько Филип помнил по вчерашнему вечеру, находилась внизу слева. На сей раз он не забыл часы, которые обнаружил в бюро. Часы оказались громоздкими и заняли почти весь его жилетный карман.

Дженнифер он нашел в залитой солнцем столовой. Она стояла, изумленно разглядывая длинный обеденный стол красного дерева, уставленный столовым серебром, и сервировочный столик-буфет, ломящийся от еды.

– Фил… – начала было она.

– Ну и ну! – воскликнул он, вынимая часы из жилетного кармана и откидывая крышку. – Хопвит был прав. Когда леди Олдхем меня разбудила, она сказала, что уже девять часов и мировой судья явится через час. Если нам надо опередить судьишку на десять минут – и не поправляй меня: сэра Джона Филдинга назвали «судьишкой» много лет назад, – мы должны спешить, как будто за нами черти гонятся. Сейчас почти без четверти десять. Ешь!

– Милый, в том-то и дело. Я пытаюсь быть закаленной, как всякая женщина. Но не думаю, что смогу съесть на завтрак холодный ростбиф и запить его пинтой слабого пива.

Убрав часы, Филип оглядел стол.

– Есть еще чай. Горячий и черный. А здесь… – он поднял крышку с серебряного блюда, – здесь хлеб с маслом! Я и не подозревал, что они уже умеют поджаривать тосты. Чай, Дженни!