Мастер Чэнь - Любимый жеребенок дома Маниахов

Нет, сейчас. Ждать нельзя.

Я очень тихо оделся, не забыв о кинжале, и начал исследовать свою палатку. Попробовал приподнять полог с одной стороны — это оказалось невозможно, постепенно выяснилось, что он как-то связан колышками с соседней палаткой, из которой звучал храп. Сзади раздавалось легкое покашливание часового — этот человек умел не спать. А спереди было тихо.

В общем, через короткое время выяснилось, что, как ни странно, единственный верный путь вон отсюда — через нормальный выход, то есть полог. И это было так исключительно потому, что второй стороживший меня солдат сидел здесь, перегородив выход, и, в отличие от товарища сзади, мирно спал, уткнувшись лицом в колени.

Из палатки я выбирался долго, очень долго, перемещаясь на цыпочках, пытаясь вписать свои неслышные движения в ритм ночи. Строго говоря, я сделал только один шаг, но со скоростью черепахи. Вот я уже стою, стараясь слиться со складками полога. И не могу больше сделать ни шага, потому что дальше сидит этот самый спящий часовой, справа или слева его не обойти.

И чего же проще, подумал я. Какой-нибудь Юкук, идеальный воин, уже проделал бы это все, и сам не заметив. Зажать ему нос и рот ладонью… нет, ни в коем случае, надо обмотать руку тканью — прикасаться к колючей щетине, ощущать тепло его щеки и его дыхание перед тем мигом, когда без малейшего усилия погружаешь кинжал в его шею? Вот она, подходящая ткань, и ни единого звука его товарищ по ту сторону палатки не услышит. Вот кинжал в другой руке, и только остается…

Сделаю ли я это?

Сделает ли Феоктистос с Анной то, что обещал?

Просто солдат. Одна жизнь. Сколько ему остается жить, если бы не вот этот мой кинжал? Три ночи, сказал Халид. А потом я свободен. Это же очень просто — он не будет ждать, пока Константин соберется выполнить свой замысел, каким бы он ни был. Халид ударит первым, через два-три дня, надеясь, что все обойдется, его солдаты — вот этот в том числе — получат свою долю добычи из пары разграбленных Юстиниан по ту сторону границы. А меня доставит обратно в хаосе и шуме.

Хотя после нашего разговора и сам Халид хорошо понимает, что веселого рейда не получится, и многие, многие умрут довольно жуткой смертью.

Итого — вот этому человеку, возможно, жить все равно три ночи. Может быть — чуть больше?

А если не три — сколько солдат сейчас спит под этими звездами, среди таких же костров на холмах нашего убивающего мира? Сколько у них еще будет битв, которых не хотят даже их предводители? Такие, как Халид, который предпочел бы отправиться на охоту или просто полежать на ковре, но должен устраивать вот такую прогулку, если надеется на верность и уважение своего воинства…

Солдат, спящий у моих ног, это ты сам во всем виноват.

— Я опять много ем, — сказал мне в ночи неслышимый голос Анны. — Извините, сер. То есть извини. Вредная привычка.

А я тогда раздраженно мотнул головой — время для поедания очередного куска сыра было и вправду неподходящее. И протащил Анну мимо прилавка.

Бедная девочка из приюта, варящая горох со свиной шкуркой. Я сейчас вернусь, битва останется позади. Ты получишь самый огромный кусок самого нежного сыра, какой только найдется в этой несчастной Юстиниане. Снежно-белого, с намеком на желтизну. Пахнущего молоком, сочащегося полупрозрачной, чуть тягучей жидкостью. Скрипящего на зубах. Посыпанного зеленым луком. Ты получишь своего жеребенка, крестьянскую мохнатую скотинку, даже если мне для этого придется послать до Юстинианы и обратно целую экспедицию в пять человек. Ты получишь его, закутанного в шелковую попону, за которую можно купить весь сыр Юстинианы, Кесарей и Севастии, вместе взятых.

А потом… Не пора ли мне забыть про то, что произошло тогда на дороге под Самаркандом? Ведь будет же Анна когда-нибудь чьей-то женой — а чьей? Неужели у меня не будет новой жены и — да, детей, да хоть троих?

Я увезу их тогда, вместе с Анной, по великому Пути, через Чач и Шачжоу, туда, где никогда не будет войны. Провезу между армий и битв, которые никогда не кончатся, под куполом звезд, поворачивающимся над головой с неслышимым хрустальным звоном.

Солдат у моих ног вздохнул во сне.

Я перевел взгляд на горизонт с огнями костров.

— Мне надо было взять шерстяной плащ, довольно холодные ночи в этих краях, — донесся из черноты между палатками неторопливый бархатный голос. — Я много слышал о тебе, Ястреб — воине, который не поднимает меч. Вижу, что это правда. Ну, хорошо, я тут немного подумал — и, как ни странно, придумал. Я вечером отдаю приказ снимать лагерь. А ты, если так, не получишь тут тех удовольствий, которых достоин. Так что… Тебе дать настоящего коня? И второго, на смену и на память?

— Я привык к Чиру, — сказал я сквозь сжатое горло.

— Согдийцы… Вы и ваши кони, и ваши поэмы о них… Эй, дружок, сон закончен, найди нашему гостю этого его Чира. И ты сам поедешь с ним до расщелины.

— Я и не спал, как вы приказывали, — прозвучал ровный голос у моих ног, и солдат начал с усилием подниматься — долго сидел, не шевелясь, с согнутыми конечностями.

Мы с Халидом сделали несколько шагов от палаток, подойдя к краю невысокого холма. Ветер здесь и вправду был неуютным.

— Итак, спасибо тебе, Ястреб, я много узнал сегодня нового о людях… и о военных кампаниях, — снова прозвучал его неторопливый голос. — А, кстати, просто ради любопытства. Что задумал Константин, зачем ему вся эта странная история? Куда он собрался?

Мы помолчали.

— Эдесса, — сказал я, наконец. — Прорыв через расщелину и удар на юг, на Эдессу. Не удивляйся, Халид, но император — дерзкий человек, и осторожный, терпеливый одновременно. Сколько у него солдат? То, что я видел — как я тебе уже сказал, тысяч пятнадцать — это немного. Но достаточно, чтобы дойти до Эдессы, разнести все вокруг, ворваться в город, смести с пути и твое войско, и пару-тройку других. И вернуться, конечно, оставив халифа несчастливым. А заодно — разведать дорогу. Он, судя по всего трем его прежним кампаниям, любит вести войны вот так — ударил, отошел, но потом вернулся и еще ударил, пока его не начнут всерьез бояться. А если увидит, что все получается — ты же знаешь, Халид, что такое Эдесса. Он приведет туда совсем другую армию. Возьмет город себе — через пять лет, через десять. А из Эдессы прямая дорога в Антиохию, в Сирию, в Куфу, наконец. Как там великий город этого Мансура, этот Мадинат-ас-Салам или как его там, который будет на месте деревни по имени Багдад?

— Ты удивишься, Маниах, но Мансур — упорный человек, — тихо посмеялся Халид. — Верблюды везут туда то, что нельзя найти на месте. Там проводят каналы — делают нормальную землю, чтобы кормить строителей. Город, кажется, будет.

— Вот, но и туда можно будет дойти прямой дорогой из Эдессы. Этот Константин еще заставит вас поволноваться. Или — заключить мир, такой, который понравится всем. Что, разве халифату не нужен мир, Халид? А кто будет делать мозаики этого нового города? Те, что сделали мастера из империи в захваченном вами Дамаске, совсем неплохи, как я слышал?