Джон Сэк - Заговор францисканцев

Может быть, он просто боится. Может, наставляя Энрико, он просто напоминает себе, что сам уже сделал выбор и готовится встретить последствия.

Мужчины бывают такими странными. То, что для них жизненно важно, за что они готовы умереть, ей кажется таким далеким. Толкуют об опыте, а сами проводят все время во мраке своего сознания. Право, тупые скоты! Впрочем, не все, поправилась она. Джакопоне мыслитель, но он явно успел пожить, и страсти едва не прикончили его. И Энрико должен был кое-что повидать, если не зажмуривал глаза, вылезая из отцовского амбара.

Заглядевшись на спину парня, Амата проказливо улыбнулась. Может, под покровом ночной темноты, где-нибудь в густой роще... Сладкая мысль.

Только сейчас она заметила, что все трое снова остановились, поджидая ее.

– Здесь мы свернем с дороги, – сказал Конрад. – Есть тропинка через Римский мост и дальше по ущелью.

Тропинка, как это свойственно всем горным тропам, оказалась крутой и узкой. Амата втайне веселилась: растянувшись цепочкой, они на время лишили Конрада наслаждения поучительной беседы. Вдобавок, хорошо было укрыться под деревьями, когда жаркое солнце стояло почти точно посреди безоблачного неба. Внизу виднелась река, ставшая мутной от недавнего ливня. На берегах Чиаджио стояли башни Санта Марии ди Вальфаббрика и замок Коккарано. Эти места были знакомы Амате по конным прогулкам с хозяйкой.

Она догадывалась, что отшельник постарается обойти Вальфаббрика – еще одно братство черных монахов – стороной, да и в замок вряд ли заглянет. После Сан-Убальдо волнений ему хватит надолго. Конраду наверняка спокойней будет спаться в лесу, среди диких зверей. Да она и сама была не прочь, лишь бы рядом всю ночь горел хороший костер. В темноте иногда случаются приятные встречи. Она отогнала искушение обнять Энрико за плечи и тем лишний раз поддразнить Конрада. Терпение, Амата. Игра еще только начинается.

Может, это мысль о диких зверях заставила ее остановиться на тропе, вглядываясь сперва в тень под деревьями, а потом назад, на пройденный только что поворот? Ей вдруг померещился чей-то взгляд в спину, но извилистая тропинка не позволяла оглянуться дальше, чем на несколько шагов. Амата вздрогнула и рысцой побежала догонять спутников. Ей почему-то не хотелось больше болтаться позади.

Она надеялась, что, когда тропа выйдет на поляну, Конрад остановится и развяжет мешок с едой, но он, конечно, и голода не желал замечать. Очень уж торопился! Ночь в аббатстве и вправду расшевелила его. Амата только надеялась, что она тут ни при чем. Правда, завтра ей уже не будет дела до того, что он о ней думает. Она вернется в Сан-Дамиано, а он отправится дальше на поиски разгадки таинственного послания.

Господи Боже! Как же ей не хотелось возвращаться в Ассизи! Она и не думала, что так жаль будет снова расставаться со свободой, с дорожными приключениями, какими бы опасностями они ни грозили. Может быть, неизвестные опасности и влекли ее больше всего, придавая жизни остроту, которой она была лишена в Сан-Дамиано.

Она не ошиблась: Конрад прошагал мимо Вальфаббрика не останавливаясь. Энрико с Джакопоне нудили что-то о гражданских законах и делали вид, что понимают, о чем говорят, но отшельник ушел в свои мысли и явно не слышал их. Он вел их вперед до поздней ночи, так что и у Энрико уже громко бурчало в животе. Джакопоне жевал веточку, сломленную на ходу с придорожного куста, но в остальном казался столь же нечувствительным к голоду, как Конрад. Очень может быть, что он, подобно безумным отшельникам, способен питаться медом и акридами – или одним воздухом.

В самой гуще леса, среди сосен и пробковых дубов, Конрад наконец смилостивился.

– Здесь можно отдохнуть, – сказал он. – Я знаю одну пещерку недалеко от дороги. До темноты надо собрать побольше хвороста. – Он с гордостью оглядел спутников. – Мы хорошо продвинулись. Завтра до полудня будем в Ассизи.

– Я начну, – заговорил Конрад, когда они поели. Четверо странников собрались у огня. Невдалеке от пещеры ухали дуэтом две совы.

– Мой пример добродетели – нищенствующий святой...

– Кто же еще? – вздохнула про себя Амата.

– Не брат минорит, как вы могли бы подумать, и даже не монах, – отшельник. – Донато пристыдил всех, кто лишь на словах придерживается обета бедности. Некогда он был богат, но, проникшись жалостью к людям и любовью к Богу, роздал все состояние нищим. Если бы он после того вступил в наш орден, то всего лишь последовал бы примеру фра Бернардо, старшего сына святого Франческо. Но банкир пошел далее того. Он продал себя в рабство и деньги от продажи также отдал беднякам. Я еще не слыхал о подобных ему.

– Я, кажется, слышал, – пробормотал Джакопоне. – Один тосканский ростовщик, Лучесио да Поггибонси.

Кающийся склонил голову. Дым костра плыл прямо на него, но Джакопо не пытался его отогнать. «Он словно сросся с камнем, на котором сидит», – подумалось Амате. Впрочем, напомнила себе девушка, ей сегодня уже попадались треснувшие камни.

– Со стыдом признаюсь, друзья мои, что в прежней жизни я был ростовщиком, – начал он. – Давал деньги в долг под большие проценты, против закона Божьего и церковного – среди прочих грехов. Подобно молодому Лучесио, я желал только приобрести положение в обществе, и деньги, свои и чужие, служили мне ступенями в этом восхождении. Я забрался довольно высоко – занял высокое положение в своей гильдии. – Он с горькой усмешкой оглядел свой плащ. – Трудно поверить, не так ли?

– Однако сиору Лучесио судьба послала счастье, которого не дала мне: он повстречал святого Франциска, и смирение святого тронуло его сердце. Он продал все, что имел, в пользу вдов, сирот и паломников и ушел в дышащие лихорадкой болота, нагрузив ослика мешками с лекарствами. Поначалу жена корила его и называла дураком – как всякая богатая женщина, которую щедрость супруга в одночасье превратила в нищенку. Однако, поняв его намерения, она стала помогать ему в его трудах и сама заслужила титул «buona donna» [20].

«А как ты дошел до такой нищеты? – задумалась Амата. – Лучше бы о себе рассказал». Однако ее любопытство осталось неудовлетворенным, потому что Джакопо снова погрузился в молчание. Он бессмысленно уставился в огонь, и боль, которую она заметила в дороге, снова медленно разгоралась в его глазах.

– Я знаю пример справедливости, – сказал Энрико, подняв руку, как школьник, который рвется отвечать.

– Говори, – кивнул ему Конрад.

– Мой отец служил когда-то привратником в Генуе. Он рассказывал мне, что отцы города повесили за городской стеной колокол жалоб. Каждый, с кем поступили несправедливо, мог позвонить в этот колокол, и магистрат разбирал его дело. За годы службы веревка колокола истрепалась, и кто-то подвязал вместо нее к языку виноградную лозу.