Джойн Бойн - Криппен

Кора тяжело, с досадой вздохнула и принялась одеваться. Мистер Маллинз был владельцем небольшого театра на Шафтсбери-авеню (по чистой случайности находившегося рядом с работой Хоули), и синьор Берлоши утверждал, что они большие друзья. Этот господин часто устраивал эстрадные представления и бенефисы, и несколько месяцев назад, в миг сладострастного исступления, Берлоши пообещал Коре, что договорится для нее насчет прослушивания. Однако она не знала о другом: многие годы учитель присылал Маллинзу такое множество будущих звезд, что владелец театра понял: это лишь способ затащить женщин в постель, — и положил этому конец. Он недвусмысленно заявил своему другу, что будет прослушивать только настоящие таланты, а если его захотят использовать в любых других целях, он вообще не будет смотреть никаких учениц. Поэтому в прошлом году Берлоши направил к Маллинзу лишь двух своих студенток — образцовых певиц, и знал, что Кора воплощает средний подающий надежды тип, который Маллинз отвергает сразу же.

— Ты же мне обещал, — тихо сказала Кора, не желая спорить, но пытаясь все же настоять на своем.

— Причем всерьез, — подтвердил он. — Скоро я с ним поговорю. Но ты еще не готова. — Он слегка смягчился, подошел к ней и, склонив голову, поцеловал в лоб, словно счастливый отец. — Верь мне. Скоро ты будешь полностью готова, и тогда мистер Маллинз тебя посмотрит. Он падет к твоим ногам и забросает тебя гирляндами, как французы забросали Мари де Санте, а итальянцы — великую Сабеллу Донато.

— Ты обещаешь, Альфредо? — спросила она, неумело кокетничая.

— Promissio. [22] Обещаю (ит.).

В тот день, глядя ей вслед, синьор Берлоши решил, что ему пора уже расстаться с Корой Криппен — ученицей и любовницей.

Когда доктор Криппен приходил вечером в свой кабинет, его ждали обычно два-три пациента — каждый с мучительной болью и кромешным страхом перед грядущей пыткой. Проработав дантистом один год, Хоули понял, что никто не обращается к нему сразу, как только возникнет проблема с зубом. Вместо этого люди выжидают, молясь, чтобы все прошло само собой, и лишь когда признают, что дела становятся все хуже, отправляются к нему на прием. В основном это был трудовой люд, который не обращал внимания, что на стене не было свидетельства о докторской степени, и даже не смотрел на два диплома в рамочках — из Медицинского колледжа Филадельфии и Офтальмологической клиники Нью-Йорка, занимавшие самое почетное место в кабинете. Приходя к нему, они лишь хотели, чтоб их избавили от боли, причинив при этом как можно меньше дополнительных страданий.

В тот вечер Хоули ждали всего два пациента, и каждый доказывал, что пришел первым. Женщина лет пятидесяти клялась, что сидит аж с трех часов дня, а ее сосед — мальчик лет пятнадцати — говорил, что она пришла за пять минут до Хоули и необходимо принять вначале его. Не привыкший к таким диспутам Криппен был вынужден бросить монетку, чтобы узнать, кто первым сядет в зубоврачебное кресло. Победил мальчик, взглянувший на женщину с таким торжеством, что Хоули пожалел об исходе орлянки.

Хоули потратил почти пятьдесят фунтов из своих сбережений на то, чтобы оснастить кабинет соответствующим зубоврачебным оборудованием и большой лампой, которая висела над креслом для пациентов, освещая самые потаенные очаги их боли. Заглянув мальчику в рот, Хоули тотчас понял, в чем проблема. Один из шести нижних задних коренных зубов раскололся, возник абсцесс. Нерв почти полностью оголился, а оставшаяся часть зуба почернела.

— Когда он раскололся? — спросил Хоули, осматривая рот — нет ли схожих проблем.

— Примерно месяц назад, — ответил мальчик по имени Питер Милберн, боясь сказать правду: это произошло почти полгода назад, — а не то врач мог его отчитать.

— Ладно, — сказал Хоули, не поверив ему. — Что ж, к сожалению, придется его удалить. Больше ничего не остается.

— Так я и думал, — произнес Милберн, уже смирившись с этим. — Будет больно? — спросил он тоненьким голоском, словно маленький ребенок.

Хоули подавил усмешку.

— Не переживай, — ответил он. — Я уже сотни разделал удаления. Не успеешь опомниться, как все будет позади.

Хоули прошел в хирургический кабинет и наполнил большую иглу обезболивающим, старательно проверив шприц над раковиной. Средство было не очень сильное, но он не мог купить ничего другого без лицензии, так что, за неимением лучшего, приходилось довольствоваться этим, хотя пациенты неизменно кричали от боли. Он собирался привязывать их запястья ремнями к креслу, чтобы жертвы поменьше вертелись, но под конец решил, что так будет больше напоминать не медицинскую процедуру, а средневековую камеру пыток, и отказался от подобной затеи. В конце концов, подумал он, главное — чтобы они пришли еще.

Милберн вздрогнул, увидев, как игла приближается ко рту, но Хоули заверил, что не причинит сильной боли, и это оказалось правдой.

— Ну вот, — сказал он, сделав укол. — Теперь подождем, пока лекарство подействует, а потом выдернем зуб.

Рядом с раковиной Хоули хранил стерильную кювету с дезинфицирующим средством, где лежал целый набор игл, хирургических щипцов и клещей. Каждый инструмент был особого размера и категории, предназначаясь для различных зубов. Выбрав несколько принадлежностей, Хоули положил их на белую ткань, покрывавшую пустой поднос рядом с креслом. Через пару минут Милберн заверил доктора, что левая сторона рта достаточно занемела (ключевое слово — достаточно), и Криппен приступил к работе.

Для начала он взял заостренную иглу № 6 с узким серебряным лезвием на кончике и вонзил ее в верхнюю часть абсцесса, который мгновенно лопнул, и его содержимое вытекло Милберну в рот. В ту секунду, когда лезвие коснулось нарыва, мальчик подскочил, словно его ударило электрическим током, и Хоули, привыкший к подобной реакции, отклонился на спинку стула.

— Вначале я должен выкачать гной, — объяснил он. — Извини, это будет немного больно, но не займет много времени. Придется потерпеть.

Милберн не был трусом по натуре и уже мечтал поступить на работу в полицию, а потому смиренно кивнул и обмяк, но сжал кулаки на подлокотниках — так, что ногти глубоко впились в ладони: мальчик пытался превозмочь боль, над которой был не властен. Когда Хоули снова направил ему в рот острие, он зажмурился, но как только врач начать чистить гнойник, трудно было усидеть спокойно.

— А вы не можете уколоть мне еще обезболивающего? — попросил Милберн после того, как Хоули в восьмой раз ополоснул ему рот; тело пациента содрогалось от боли.

Хоули покачал головой.

— Это самое сильное средство, которое мне разрешено использовать, — солгал он. — Просто скопилось слишком много гноя, потому и болит. Но сейчас уже почти все чисто, и значит, я могу удалить зуб.