К. Сэнсом - Горбун лорда Кромвеля

– Если бы о его проступке стало известно королю, то можете не сомневаться, он приказал бы высечь вашего Марка кнутом, – проворчал лорд Кромвель. – Кстати, по отношению к вам ваш протеже проявил черную неблагодарность. Ведь это вы устроили его на службу в Палату.

– Я считал своим долгом помочь ему, милорд. Чем-то вроде семейного обязательства.

– Так или иначе, если во время вашей совместной поездки он проявит себя с лучшей стороны, я попрошу Рича вновь сделать его клерком, то есть взять на то самое место, которое я подыскал ему по вашей просьбе, – любезно произнес лорд Кромвель.

– Я вам глубоко признателен, милорд.

– Мне пора отправляться в Хамптон, Мэтью. Я должен попытаться уговорить короля пересилить скорбь и вновь приступить к государственным делам. Помните, расследование необходимо проводить в обстановке строжайшей секретности. Ни одно слово, ни одно письмо не должно проникнуть за пределы монастыря.

С этими словами лорд Кромвель поднялся и, обойдя вокруг стола, положил руку мне на плечо. Все его приближенные знали, что этот жест является знаком особого расположения.

– Уверен, вы быстро отыщете преступника и, главное, сумеете избежать огласки, – с улыбкой произнес он.

Пошарив на столе между бумагами, он вручил мне крохотную золотую шкатулку. Сквозь стеклянную крышку я рассмотрел еще одну склянку, в которой плескалось несколько капель мутной жидкости.

– Что вы об этом думаете, Мэтью? – осведомился лорд Кромвель. – Может, вы способны определить, из чего это сделано? Лично я не в состоянии.

– Что это?

– Реликвия, в течение ста лет хранившаяся в Билстонском женском монастыре. Считалось, что это молоко Пресвятой Девы.

Я вскрикнул от отвращения, и Кромвель расхохотался.

– Меня удивляет, как они себе представляли процесс получения этого молока от Девы Марии. Но взгляните: оно, по-видимому, помещено туда совсем недавно, иначе как бы оно оставалось в жидком состоянии? Я ожидал, что в задней стене у этой шкатулки тоже есть отверстие, как у той, с кровью святого Пантелеймона. Ан нет, ничего подобного я не обнаружил. Шкатулка сделана так, что открыть ее нельзя. Посмотрите сами. Вот, возьмите это, – и он протянул мне увеличительное стекло, которое обычно используют ювелиры.

Я тщательно осмотрел шкатулку со всех сторон, но не нашел даже мельчайшего отверстия. Напрасно я вертел в руках крошечный золотой ящичек – мне не удалось нащупать потайное устройство, при помощи которого шкатулку можно открыть.

– Загадочная вещица, – признал я, возвращая шкатулку лорду Кромвелю. – Похоже, открыть ее действительно невозможно.

– Очень жаль, – вздохнул он. – Я хотел показать эту вещицу королю. Возможно, это позабавило бы его.

Он проводил меня до дверей и распахнул их, не снимая руки с моего плеча. Все клерки, работавшие в просторном зале, видели, какая милость мне оказана. Но тут взгляд мой упал на два черепа, стоявшие в углу зала. Зубы их насмешливо скалились, в пустых глазницах играли отсветы свечей. По телу моему пробежала невольная дрожь. Отчаянным усилием я попытался сдержать ее, ибо патрон, по-прежнему обнимавший меня за плечи, мог ощутить, что со мной что-то неладно.

К счастью, когда я покинул Вестминстер, дождь, наконец, прекратился. В сумерках я добрался до собственного дома. Беседа с лордом Кромвелем встревожила меня не на шутку. Только сейчас я осознал, как привык пользоваться его расположением; мысль о том, что в любую минуту я могу это расположение утратить, заставила меня содрогнуться. Но более всего меня насторожило замечание по поводу нехватки у меня огня и рвения, сделанное столь укоряющим тоном. Впредь, решил я, мне следует быть осмотрительнее.

В начале этого года я приобрел просторный новый дом на Канцлер-лейн, широкой просторной улице, названной в честь главы правительства его величества; по странному стечению обстоятельств точно такое же имя носила моя лошадь. Дом, крепкий, каменный, со стеклянными окнами, стоил мне целого состояния. Дверь открыла Джоан Вуд, моя домоправительница, которую мой приезд искренне обрадовал. Эта добродушная вдова, после смерти мужа лишившаяся каких-либо средств к существованию, служила у меня уже несколько лет. Ей нравилось окружать меня материнской заботой, чему я ничуть не препятствовал, хотя подчас она держалась с излишней фамильярностью.

Я страшно проголодался и потому попросил Джоан подать ужин пораньше. Выслушав ее заверения в том, что кушанья скоро будут на столе, я отправился в гостиную. Эта комната служила предметом моей особой гордости: деревянные панели, которыми были обшиты ее стены, я собственноручно расписал лесными пейзажами. В камине весело потрескивали поленья, а у огня, на низкой табуретке, сидел Марк. Он представлял собой довольно странное зрелище. Рубашку он снял, обнажив белую мускулистую грудь, и, нимало не смущаясь собственной наготы, пришивал к вороту рубашки огромную агатовую пуговицу, покрытую затейливой резьбой. Рядом с ним лежала подушечка, в которую было воткнуто не менее дюжины иголок, каждая – с длинной белой ниткой. Застать Марка за подобным занятием показалось мне настолько забавным, что я невольно рассмеялся.

Марк поднял голову и расплылся в своей обычной широкой улыбке, обнажив прекрасные зубы, быть может, чуть крупноватые.

– Я знаю, что вы еще днем приехали в Лондон, сэр, – сообщил он. – Курьер лорда Кромвеля привез вам какой-то пакет и сказал, что вы вернулись. Извините, что я не встаю. Если поднимусь, непременно потеряю какую-нибудь из этих проклятых иголок.

Несмотря на улыбку, в глазах Марка мелькнула настороженность. Он догадывался, что лорд Кромвель во время разговора со мной мог упомянуть об одной неприятной истории, героем которой являлся мой легкомысленный протеже.

Пробормотав что-то нечленораздельное в ответ на приветствие Марка, я окинул его взглядом. Каштановые волосы юноши были коротко подстрижены. Король Генрих, вынужденный коротко стричься для того, чтобы скрыть растущую лысину, приказал всем придворным следовать своему примеру; таким образом, короткие стрижки вошли в моду. Марка новая прическа, безусловно, красила; что до моих собственных волос, я не торопился обрезать их, считая, что длинные пряди больше идут к моему угловатому неправильному лицу.

– Что это ты вздумал портняжничать, Марк? Разве Джоан не могла пришить тебе пуговицы?

– Она была слишком занята, готовилась к вашему приезду. Мне не хотелось ее отвлекать.

Я подошел к столу и взял лежавший на нем пухлый том.

– О, я вижу, ты читаешь Макиавелли.

– Вы же сами посоветовали мне почитать его.

– Ну и как тебе нравится эта книга? – спросил я, опускаясь в мягкое кресло.