С. Пэррис - Ересь

Годвин тем временем зажег последнюю свечу и обернулся ко мне, словно гостеприимный и слегка озабоченный хозяин.

— Хотите посмотреть наш экземпляр De Officiis [22] Об обязанностях (лат.). Цицерона, который декан Флеминг скопировал собственноручно? — предложил он, указывая мне рукой на одну из дальних кафедр. — Я зажег свечи, потому что даже по воскресеньям многие студенты любят посидеть тут, позаниматься, тем более что младшим не разрешается брать книг с собой.

— А нет ли в вашем собрании книги мастера Фокса? — по возможности небрежно осведомился я.

— «События и памятники»? — удивился Годвин. — Да, есть издание пятьсот семидесятого года, вторая редакция. Не уверен только, здесь книга или на руках. Она вам нужна?

— После утренней проповеди ректора хотелось бы заглянуть в текст.

— Можете почитать, — неуверенно кивнул Годвин, — однако, боюсь, Фокс не слишком-то благосклонен к вашим единоверцам. Однако я вынужден просить вас читать здесь, выносить книги дозволено только членам колледжа: это как бы некоторая гарантия, на случай если книга пострадает.

— Кому гарантия? — пошутил я. — Книгам или читателям?

Годвин любезно рассмеялся, а затем подвел меня к большому сундуку в задней комнате. Пока он, наклонившись, доставал оттуда стопки книг, я огляделся по сторонам и заметил сундук поменьше, спрятанный в угол да еще и запертый на замок. Годвин аккуратно разложил тома на полу, затем снова нырнул в сундук и вытащил толстый фолиант в простом переплете.

— Я видел эту книгу в Парижской библиотеке, — сказал я, принимая ее из рук библиотекаря, — но тогда только пролистал. Сейчас же проповедь ректора пробудила во мне любопытство. Скажите, житие Игнатия также включено в рассказы о первых мучениках?

— Да-да, десять гонений при римских императорах. — Годвин посмотрел на меня, склонив голову набок: похоже, мои вопросы вызывали у него все большее недоумение. — Они все описаны в первой книге.

В этот момент дверь распахнулась, и рыжеволосый парнишка, который убирал часовню после службы, просунул голову в дверь и легонько кашлянул.

— Мастер Годвин, сэр! Ректор Андерхилл желает поговорить с вами по личному делу, если вы сейчас можете прийти.

Годвин с тревогой посмотрел на меня, затем на посыльного.

— Вы извините меня на минутку, доктор Бруно? Полагаю, вы не злоупотребите моим отсутствием и не попытаетесь украсть книгу-другую. — Он прикрыл шутку смешком.

Я кивнул: пусть себе идет, мне бы в Фокса заглянуть.

— Ваши книги в безопасности, мастер Годвин!

— Если можно, дождитесь здесь моего возвращения. Нельзя оставлять библиотеку незапертой и без присмотра. — Годвин глядел на меня с тревогой, но я поспешил заверить его, что готов защищать его сокровища даже ценой собственной жизни. Только тогда он последовал за рыжеволосым мальчишкой, и то все время оглядывался через плечо.

Я уселся за просторный стол Годвина и раскрыл Фокса на первой книге, но вдруг заметил, что библиотекарь впопыхах оставил на столе ключи. Идея поразила меня как молния: быстро оглянувшись на закрытую дверь, я схватил связку и выбрал маленький железный ключик — с виду как раз от навесного замка, на который был заперт маленький сундук. Вернувшись в заднюю комнату, я опустился на колени, сунул ключ в скважину и повернул; к моей радости, замок легко открылся. Я поднял крышку. Под ней обнаружилась какая-то черная материя. Это была университетская мантия, покрывавшая книги. Я откинул ее в сторону и взял в руки верхний фолиант, в переплете из телячьей кожи, хрупкий на ощупь, с потертыми краями; достаточно мне было взглянуть на первую страницу, чтобы у меня вырвался испуганный вздох, и я вновь оглянулся на дверь, проверяя, не нарушил ли кто мое одиночество.

Это был экземпляр книги казненного иезуита Эдмунда Кэмпиона «Десять доводов» с печатью типографии города Реймса. Разумеется, эта апология католицизма в Англии — и уж тем более в Оксфорде — была под запретом. Я еще порылся в сундуке и отыскал другие тексты, столь же неприемлемые для английских властей: памфлеты и трактаты Роберта Персонса, Уильяма Аллена и прочих католических авторов, бежавших на континент. Я быстро пролистывал их, и пульс мой все учащался; когда же снаружи послышался скрип половиц, я чуть из собственной кожи не выпрыгнул — боже, ведь Годвин обещал скоро вернуться! И все же я успел пошарить на самом дне сундука и убедиться, что греческих рукописей нет. Здесь хранились запрещенные издания совершенно определенного сорта — католические книги. Их я быстро покидал обратно, вновь накрыл их мантией, запер сундук, бросил на место ключи, а сам уселся за стол, сосредоточившись на книге Фокса и понимая, что Годвин явится с минуты на минуту. Я спешно пролистывал страницы в поисках истории святого Игнатия. Впрочем, найти ее было несложно, уже на сорок шестой странице обнаружилось то, что я и предполагал: из страницы были вырезаны две строчки, причем так аккуратно, что остальной текст не пострадал. Вырезали только то, что составляло содержание подсунутого под мою дверь послания. Страница разрезана с такой точностью, словно орудовали переплетным или острым перочинным ножом, подумал я, бросив взгляд на чернильницу и мастерски заточенное перо библиотекаря. Круг поисков тем самым вовсе не сузился: любой школяр имел при себе перочинный нож.

Тихо клацнула задвижка, и передо мной вновь предстал Годвин. Он прикрыл за собой дверь, остановился и покачал головой будто в такт каким-то своим мыслям.

— Простите, что бросил вас одного, доктор Бруно. Ректор Андерхилл решил срочно обсудить, какие из книг Роджера Мерсера должны быть переданы в наше собрание. Вам удалось найти то, что вы искали? — любезно уточнил он.

— Боюсь, мастер Годвин, до ваших книг добрались крысы, — прошептал я, жестом поманив его к себе.

Я раскрыл книгу на испорченной странице и предъявил ее библиотекарю. С минуту он постоял, ошеломленный, переводя взгляд с книги на меня и обратно, затем осознал катастрофу, и ярость исказила его лицо.

— Кто?! Кто посмел?! — заорал он и вдруг оглянулся через плечо, словно испугался, что нас могут подслушать. — Как вы об этом узнали?

— Листок с вырезанными строчками вчера ночью подсунули мне под дверь.

— Но зачем? — Годвин вытаращился на меня как на опасного безумца.

— Прочтите то, что осталось, — шепнул я.

Он поднес книгу ближе к глазам и бегло просмотрел страницу, а когда вновь поднял глаза на меня, было очевидно, что библиотекарь потрясен до глубины души.

— Игнатий, — прошептал он. — Я — пшеница Господня… Как там дальше, я в точности не помню, но как раз эти слова и вырезали, верно? Там было что-то о хищниках, о зубах хищников.