Филип Гуден - Маска ночи

Теперь она говорила:

– Я вижу все неясно. Когда я вчера проходила мимо церкви Святого Петра, передо мной на минуту возникла улица, вся заросшая бурьяном, и лошадь без всадника, ее ноздри были набиты рутой. Я слышала протяжные стенания, исходившие из домов по обе стороны. Но при этом улица была полна людей, спешивших по своим делам, они смеялись и болтали, словно не могли видеть того, что видела я.

– Может, им так удобнее, – предположил я.

– Они были все равно что призраки.

Я похолодел. Мне было хорошо известно, что ее видениям не стоит противоречить. Вместо этого я сказал:

– Тебе тоже следует уехать из Лондона.

– Я за себя не беспокоюсь, – ответила она, и я поверил. – У меня есть родственники в Брумзгроув и дядя в Мидлсексе. Кто-нибудь из них приютит меня, когда придет время.

– Время может и не прийти, – заметил я.

– Тогда почему же «Слуги лорд-камергера» покидают город? – спросила она, не споря.

– Ну, мы-то ведь выживем, – ответил я, повторяя слова, сказанные Виллу Кемпу в Доу-гейт.

Я изо всех сил старался, чтобы в моем голосе не проскользнула вопросительная нотка. Вероятно, как и горожане у церкви Св. Петра, я не желал знать, суждено ли мне было выжить, – а если нет, то я не желал знать, что меня ожидает безвременная кончина. Еще меньше мне хотелось, чтобы Люси посвящала меня в откровения о своей собственной смерти.

– Мы выживем, – повторил я.

– О, Николас, я же не говорю о себе или даже о тебе.

– Я тоже. Я имел в виду: что бы здесь ни случилось, это огромный город. Почти что целый мир. Он не может взять и весь погибнуть.

– Почему нет? – спросила Люси.

На это у меня не было ответа. Как и многое в Люси, это замечание выбивало из колеи. Я попытался изобразить веселость.

– Вот увидишь, через несколько месяцев ты снова придешь в театр «Глобус» и будешь снова смеяться над нашими шутами и вздыхать с нашими любовниками. И то же самое будут делать толпами все остальные лондонцы.

– Надеюсь. – В ее голосе прозвучало сомнение.

– Ну и хорошо.

Мы обменялись долгим поцелуем и несколькими ничего не значащими нежностями.

Позже, когда я шел обратно к реке, я не мог стряхнуть с себя печаль моего расставания с вдовой. Эта грусть могла быть даже приятна – прощание в час разлуки несет с собою столько сладкой муки, как говорит кто-то в одной из пьес Шекспира. Но не мог я избавиться и от страхов своей любезной. Я намеренно постарался далеко обойти церковь Св. Петра, чтобы, не дай бог, и мне не померещились поросшие травой улицы и лошади без всадников.

И без всяких видений, впрочем, мне было тревожно. С какой радостью я бы встретил хоть кого-нибудь из тех смеющихся, болтающих людей, о которых рассказывала Люси. Но везде, куда бы ни посмотрел, я, казалось, встречал лишь мрачное подтверждение представившихся ей образов упадка и запустения. Не буквально, но таково было общее настроение города.

День клонился к закату, и все небо было затянуто облаками. Весна, витавшая в воздухе последние несколько дней, снова задержала свой приход. Вместо нее стоял пронизывающий, леденящий душу холод, заставлявший немногочисленных прохожих ускорять шаг, зябко втягивать голову в плечи и поднимать воротник.

Я шел позади пары торговок требухой; они катили перед собой скрипучую тележку, на которой была кадка с отбросами и потрохами. Они единственные, казалось, не чувствовали холода, только крепко держались за ручки тележки и поправляли кадку большими обветренными руками. Эти женщины, похоже, направлялись к Темзе, чтобы вывалить туда свой груз рыбьих кишок. При этом их абсолютно не волновала мутная красная водица, которая вместе с остатками внутренностей выплескивалась из кадки, оставляя след на земле и, несомненно, на их собственных передниках. Я спрашивал себя, останется ли у них так хоть что-нибудь, что можно будет выбросить в наш Великий водный путь.

Мы подошли к более открытому участку дороги, и я увидел над своей головой коршуна: он скользнул мимо, а затем резко метнулся в сторону, будто потеряв равновесие и падая вниз, – но он всего лишь захватил когтями окровавленный кусок и снова взмыл ввысь. Что-то в этой птице – резкие очертания ее больших костлявых крыльев, равнодушие к человеческому присутствию – заставило меня вздрогнуть.

Не знаю, зачем торговки стремились добраться аж до самой Темзы: проходя по мосту через реку Флит и взглянув вниз, я заметил, что у притоков валялось больше трупов животных, чем обычно, в основном собак. Будь олдермен Фарнаби усерднее в поисках подходящего места для приведения в исполнение указов городского совета, он мог бы начать здесь, с очистки этого отвратительного потока.

В таком угнетенном, тревожном настроении я возвратился на свою квартиру. Если и была хоть какая-то причина для радости, то только то, что мы уезжали на следующее утро. Я не знал, что нам предстоит путешествие к большим опасностям, чем те, что будоражили жизнь Лондона. Да и откуда мне было знать? Я не похож на Люси Милфорд, способную заглядывать в будущее.

В этом есть что-то от эксперимента.

Проверка вроде примерки костюма – чтобы посмотреть, как он подходит.

Но теперь вы перешли к следующему этапу.

Убийство собаки оказалось успешным. Маленькое, похожее на крысу существо, которое однажды рассердило вас своим шнырянием под ногами, хотя раньше вы никогда не обращали на него внимания. Оно с жадностью приняло отравленное мясо. Бедное животное! С одной стороны, смесь была слишком эффективна, потому что спустя мгновение крошечное создание испустило дух. Вы завернули тело в отрез материи и, дождавшись темноты, выбросили его в соседскую выгребную яму. Вероятно, хватило бы и меньшей дозы, это дало бы более четкое представление о нужных количествах и пропорциях. А человеческому существу понадобится – сколько? В двадцать раз больше? Даже если это больное человеческое существо, даже если умирающее?

Дело, видите ли, в том, что неподалеку живет старая больная женщина. Неподалеку умирает. Старая матушка Моррисон. Вы никогда не любили ее. Да что там, вы боялись и ненавидели ее. И все еще боитесь и ненавидите – хотя теперь ненависть преобладает.

Вы не можете забыть, как она побила вас палкой, поймав в своем саду за кражей фруктов. Другие дети были слишком быстры для нее и убежали. Вы споткнулись о корень яблони, а она схватила вас и втащила в дом. Там она сломала палку о ваш зад, ни на минуту не переставая браниться. Ее проклятия потонули в ваших криках. Уже тогда она казалась старой, с кожей как у сморщенного яблока и руками, похожими на скрюченные клешни, сжимавшие ту палку. Сколько силы было в этих клешнях! Она преследовала вас во снах, преследовала даже годы спустя, поэтому вы считали ее ведьмой, хотя другие уверяли, что она всего-навсего жена йомена. Вы, однако, точно знали, что она ведьма: в углу ее комнаты стояла метла.