Дмитрий Леонтьев - Обитель

Я надеюсь... Нет, я верю, что вы поймете меня. Если не удастся добиться моей отставки — подайте рапорт о моем исчезновении в этом бурлящем русском котле. Искать меня все равно некому. А вы, самый близкий мне человек, и так знаете о моей судьбе и моем решении. Я не дезертирую, сэр. Я ухожу на битву куда более опас­ную и трудную. Я верю отцу Иосифу в том, что вся эта кровь и весь этот мрак — временное. И я хочу научить­ся молитве. Потому что это — самая большая сила во Вселенной, ибо доходит до Бога, а Бог может все. И я хочу, чтоб и мой голос был услышан... Нам дано право выбора, и я хочу его сделать...

Позже, когда я ускользну из-под бдительной опеки красных бойцов (а я это умею — вы знаете), я перешлю из нашего посольства более подробный рапорт. Эту же тетрадь, на всякий случай, я все же оставлю здесь, в оби­тели. Может, ваши агенты найдут этот тайник, а мо­жет — кто знает?! — и мне удастся когда-нибудь вернуть­ся сюда?..

Пора. Я слышу, как меня зовут. Скоро мы выступаем в путь. Спасибо вам за все. Я верю, что вы поймете и простите меня. А я буду всегда благодарен вам. И за заботу обо мне, и за мудрые наставления, и за тот «ве­ликий шанс», который привел меня в эту Обитель... Про­щайте. Искренне ваш — Д. Б.

Увлеченный чтением старой рукописи, я засиделся допоздна, а потому и ремонт машины закончил лишь к полудню.

Заметив приближающегося настоятеля, сходил в дом и вынес рукопись.

— Прочитали? — спросил он.

— О, да,— ответил я.— Но раз я держу её в руках, то эта рукопись так и не попала к адресату?

— Ну, видимо, юный Джеймс (или как его звали на самом деле?) все же отправил свой отчет через более надежные каналы. Судя по дальнейшим историческим событиям, можно смело утверждать, что английские спецслужбы и правительство были ознакомлены с этой информацией. Уж во всяком случае, его читал тот самый загадочный адресат, к которому и обращался господин Блейз... Вы, кстати, догадались, о ком идет речь?

— Было бы сложно не понять,— кивнул я.— Сейчас его цитаты растащили по всему миру.

Я посмотрел на спокойное, чуть отрешенное лицо настоятеля и все же не удержался:

— А как сложились судьбы героев этих событий в дальнейшем?

К моему удивлению, он не стал скрытничать.

— По-разному,— сказал настоятель.— Купец Прянишников уехал в Америку, где открыл свое дело и стал довольно успешным предпринимателем. Он поддержи­вал целую общину русских эмигрантов. На свои деньги открыл небольшую церковь, которая существует и по­ныне. Оказывается, перед отъездом отец Иосиф отдал ему несколько монастырских икон с пожеланием вер­нуть их в монастырь, когда закончится смута, и тем са­мым спас их от уничтожения. Несколько лет назад к нам приезжал внук Прянишникова, он и рассказал о судьбе деда. Сам купец умер в сорок шестом году, оставив по себе добрую память в русской общине, двух дочерей и пятерых внуков. По его завещанию нам вернули эти иконы. Сейчас они вернулись на свои места в храме. Забавно, что именно у него нашли приют и те несчаст­ные жулики — супруги Стрельниковы. Муж работал на каком-то американском заводе, а его жена была стено­графисткой, танцовщицей, снялась даже в паре эпизоди­ческих ролей в кино. Но больше уже не воровали и на­шли свой покой на эмигрантском кладбище, недалеко от построенной Прянишниковым церкви. Комиссар Ко­ган — Звездин был расстрелян во время сталинской «чистки рядов» в 1937 году. Тогда из руководства аппа­рата были устранены почти все организовавшие боль­шевистский переворот «коганы». Как вы знаете, Сталин приказал переписать даже учебники, заменив словосоче­тание «октябрьская революция» на «октябрьский пере­ворот». Странно, что сейчас это «событие» вновь назы­вается «революцией». Лично я не могу понять, почему многомиллионная резня русского народа в семнадца-том-двадцатом годах считается «революционной борьбой» и воспринимается едва ли не как должное и естественное, а вот когда речь заходит о судьбе мерзавцев и палачей, устроивших этот геноцид, то постигшая их кара называется «преступлениями сталинского режима» и «репрессиями»? Видимо, кому-то вновь очень выгодно подменить акцент и понятия. Как я слышал, Коган не только написал «чистосердечное признание», выдавая скопом и друзей и врагов, но даже на расстреле стоял на коленях, умоляя дать ему шанс «искупить и оправ­дать»... Да, революция всегда пожирает своих детей, по­добно языческим богам... Что породили... Матис Плаудис был расстрелян много раньше, но он, по крайней мере, сумел сохранить достоинство до конца. Красноармейцы, расстреливавшие его, дважды «промахивались», только изранив своего командира. И тогда он взял командова­ние на себя и сам довел дело до конца, как доводил его всегда и во всем... Несмотря ни на что, это все же был смелый и по-своему честный человек...

— Тела монахов так и не нашли?

— Во всяком случае мне об этом ничего не известно... А вот святой источник сохранился до наших дней. И основные церковные строения... Здесь после революции был детский дом... После «перестройки» монастырь вернули церкви... Сейчас отстраиваемся по­тихонечку...

— А главный герой? — С улыбкой взглянул я на него.— Что было с ним?

— Кто знает? — улыбнулся в ответ настоятель.— В любом случае его ждала долгая и трудная дорога. Видимо, были и лагеря и нищета. Но он был очень упорный мальчик, этот юный офицер. Полагаю, он все же нашел большинство ответов на свои вопросы...

— Ну, в этом-то я не сомневался,— сказал я.— Что ж, значит, все устроилось?

— Да, с Божьей помощью... Что будете делать теперь?

— Поеду домой. Машину я починил...

— Я о вашей работе. Так и будете колесить по стране или все же вернетесь к тому, что вам дорого? Знаете, сейчас многим кажется, что «все не так» и «надежды нет». Но если все время бежать, то кто будет исправ­лять? Каждый голос решает многое... Были времена и потяжелее. Но у каждого есть свобода выбора: сдаться или сражаться...

— Я буду думать,— сказал я.— Наверное, и впрямь пора возвращаться... Может быть, даже воспользуюсь и вашим сюжетом... Не возражаете?

— А как назовете?

— «Обитель»,— не задумываясь ответил я.

— Хорошее название,— кивнул старик и замолчал, глядя в холодное северное небо.

Я тоже посмотрел ввысь. Так мы стояли долго, но казалось, что нет на свете времени, а есть только это небо и сотни тысяч взглядов, обращенные к нему за многие века...