Дмитрий Леонтьев - Обитель

Староста-настоятель рекомендовал мне вернуться в Мурманск, а еще лучше в Англию, и не рисковать понапрасну, и был очень огорчен моим категоричным отказом. Мне он показался довольно приличным чело­веком, и я даже терпеливо выслушал за обедом его длинную и пространную речь о положении дел в Рос­сии. Странно, но русские так любят обсуждать проис­ходящие в стране события, ничего лично не предпри­нимая для того, чтобы повлиять на них, что лично мне это напоминает некую разновидность мазохизма. Хотя «депутаты», защищающие интересы и крестьян и рабо­чих, были в Думе и при царе и сейчас... Зато уж если их доводят до той черты, за которой терять нечего... Может, потому так и кровавы русские бунты, что явля­ются результатом чрезмерного терпения? Бунтует-то потом не просто возмущенный, а доведенный до отча­яния человек, которому терять уже нечего. Наверное, должно пройти не одно столетие, пока они не научат­ся влиять на собственную жизнь, не позволяя это де­лать другим. Странная логика: отдать бесконтрольную власть над собой в чужие руки, а потом жаловаться на то, что о них не заботятся и эксплуатируют. Странная надежда на какого-то «добренького государя-батюшку». Дети. Так надеются дети. Может, в этом же кроется причина и столь трепетного отношения русских к своей вере? На Западе Бога преимущественно боятся, а в России ждут от Него каких-то милостей и утеше­ния, и это не очень хорошо, потому что напоминает знаменитую еврейскую «халяву» — бесплатную еду, да­ваемую богатыми — бедным, чтобы те смогли отпразд­новать Пасху. Это было бы даже трогательно, если б русские не грешили паразитированием на этой надежде. Как говорил мне один пастор, надеяться на чудо надо, но дожидаться его не стоит. В свое время это весьма наглядно доказала Жанна д'Арк, а Наполеон цинично добавил: «Бог всегда на стороне более сильной армии»... Русских просто отучили от того, чтобы каждый чувс­твовал себя хозяином своей земли. Они все ждут «од­ного на всех» хозяина. Пока у них не появится чувство права решать самим, они будут оставаться безвольными работниками в своем собственном доме...

...Сказать, что дорога до монастыря было «плохая», значило бы сильно погрешить против истины. Дороги не было вовсе. Мне приходилось пробираться через на­стоящие снежные завалы. Одна лошадь подо мной пала. Вокруг не было даже следа присутствия человека, и я уже начал было попадать под тоскливую хандру этого бескрайнего белого безмолвия, когда услышал сквозь за-унылое завывание ветра далекий колокольный звон.

Еще несколько мучительных, но все же исполненных надеждой часов, и я выехал из леса на берег небольшо­го озера.

Тогда у меня не было ни сил, ни желания, ни возможности (из-за сгущавшихся сумерек) разглядывать эту определенную вами «точку встречи». Я осмотрел и изучил это место позже. Но так как вы, выбирая это место для встречи по карте, вряд ли догадывались, что оно из себя представляет, то я немного забегу вперед и опишу его прямо сейчас.

Местечко это расположено в глухих карельских лесах, в отдалении от крупных проезжих трактов и сел, на берегу небольшого и неглубокого озера с труднопроиз­носимым названием, которое мне будет проще называть N-ским. И небольшой монастырь, названный по име­ни этого озера: «Спасо-Преображенский мужской N-ский монастырь». Живут в нем всего двенадцать мо­нахов во главе с настоятелем. Русские называют это мес­то обителью. Крохотный клочок земли посреди чахлой природы под серым, промозглым небом... Выглядит все это крайне удручающе. Из построек лишь один камен­ный дом, именуемый Спасо-Преображенским собо­ром, три деревянных здания, в которых расположены комнаты монахов, называемые кельями, часовенка, банька, склады и «подсобные помещения» (все неказистое, серенькое, невзрачное). Необычно устроена колокольня: это похожее на поставленный на ребро кир­пич здание, где под деревянным навесом, метрах в пяти над землей, висят в ряд двенадцать колоколов — один другого меньше. Все это обнесено оградой с огромными резными воротами с изображением основателей мона­стыря — двух иноков. Как мне позже объяснили, они были учениками какого-то известного русского святого и по его благословению организовали здесь обитель, по­обещав, что она будет возрождаться вместе с Россией, как феникс из огня. Русские, как известно, вообще боль­шие оптимисты. Поставить дома в совершенно непрохо­димых местах и утверждать, что «здесь-то уж оно на века»,— для этого надо иметь какую-то совершенно не­естественную для культурного и здравомыслящего чело­века логику. А место здесь крайне неподходящее. Огром­ные гранитные валуны, оставшиеся еще со времен ледникового периода, не дают возможности распахивать поля. Карельская природа чахлая, суровая (примерно как у нас в Шотландии, только еще хуже). Почвы для деревьев на этой каменистой земле не хватает, поэтому все они какие-то маленькие, корявые... Правда, очень живучие. Озеро настолько мелкое, что зимой промерза­ет почти до дна, а потому никакой рыбы здесь нет и в помине. Города и крупные села расположены далеко отсюда, и естественно, что поступления в монастырскую казну от заезжих паломников крайне скудны... Зато те­перь я понимаю, почему вы выбрали для встречи имен­но этот монастырь. Уединенное место, в котором, не при­влекая внимания, можно встретиться с нужным человеком, так сказать, «на нейтральной территории». А так как в любом русском монастыре есть домишко для паломни­ков, то ожидание здесь запаздывающего агента не вызо­вет ни труда, ни подозрений. Правда, в этом аспекте ваш план дал некоторый сбой... Из-за происходящих в России событий большое количество народа стало переселяться подальше от «очагов революционного возгорания». Жан­дармы, белогвардейские офицеры, чиновники, купцы, партийные деятели стремятся в эти дни быть поближе к границе... А кто-то, наоборот, с дальних окраин стре­мится в столицу, надеясь в этих переменах найти свою выгоду. Так или иначе, но эта крохотная обитель оказа­лась заполнена запертыми снегопадами людьми, как му­равейник. Человек тридцать, не меньше, оказались отре­занными здесь от цивилизации на неопределенное время. Преимущественно это русские крестьяне — паломники, но есть и студенты, чиновники и даже один грузинский князь, неизвестно каким ветром занесенный сюда... Но я возвращаюсь к своему повествованию.

Измученный и промерзший до полусмерти, я выехал к воротам обители. У самых ворот монастыря меня встретила совершенно неописуемая парочка. Длинный, как жердь, человек в лохмотьях стоял на снегу босиком и поддерживал под руку седого как лунь старика в рясе и тулупе. При виде меня эти двое обрадовались так, словно я десять лет должен был им денег и только теперь приехал отдать долг.