Маргарет Дуди - Афинский яд

Я с радостью согласился несмотря на то что ночь предстояло провести среди трухлявой мебели немощного Дропида. Впрочем, его скромных сил как раз хватило, чтобы перебраться в спальню жены, так что изъеденные червями столы и колченогие кресла остались в моем полном распоряжении. Женщины сдержали слово. Наутро они, скрытые от нескромных взоров плотными покрывалами, проводили меня к пристройкам, где глубоко под землей, в погребе, хранился мед. Ряды золотых сот радовали глаз. Я погрузил соты на деревянные подносы, любезно предоставленные обитательницами Гиметта: все прекрасно уместилось в моей маленькой повозке.

— Вот деньги, — сказала Филоклея. Явно не доверяя Дропиду, она пошла на серьезное нарушение правил приличия и собственноручно передала мне деньги. Она пересчитала их, по одной кидая монетки в глиняный кувшин. — Двести пятьдесят драхм. Держи! — она с гордостью протянула мне кувшин. — Тут больше чем достаточно, чтобы купить раба.

— О да, — ответил я. — Не знаю, как вас благодарить. Сейчас выпишу счет.

И я нацарапал сумму своего долга на глиняном черепке.

Некоторое время спустя мы с ослом уже брели по дороге в Афины, он — нагруженный медом, а я — серебром. Визит в Гиметт принес мне огромное облегчение: здесь безропотно приняли дурную весть и не корили меня за случившееся. Я воспрял духом. Теперь у меня были деньги и кое-что на продажу. Торговля пошла на удивление хорошо, причем в тот же день на Агоре, — и я благодарил Фортуну за эту нежданную милость. Часть моего сладкого сокровища не мешало бы отвезти в Пирей и принести в жертву богам, но путь туда не близкий. А потому я отправился домой с остатками меда и пополнившимся запасом серебряных монет. Тогда мне казалось, что нет трудностей, которые я не смог бы преодолеть.

Последние события окрылили меня до такой степени, что вчерашние заботы и смятение показались безосновательными, а внезапно обретенное богатство пробудило уснувшие было желания. В конце концов, будущий тесть обошелся со мною жестоко, откладывая — или грозя отложить — свадьбу. Старику не понять, он уже позабыл. Желания юности нуждаются в удовлетворении. Зов Эрота требователен и вездесущ. И почему меня должно заботить мнение всяких дропидов и смиркенов, немощных и некрасивых? Вооружившись такими аргументами, я решил посетить воистину хороший дом наслаждений. Кувшин с серебром я благоразумно завернул в старые тряпки и запрятал подальше. В последнее время кражи в Афинах так участились, что я не мог не тревожиться и хотел спрятать серебро даже от домашних. Но часть монет перекочевала в мой кошелек — маленький кожаный мешочек. Предвкушая изысканные удовольствия грядущей ночи, я вымылся и надел чистый хитон.

Мой выбор пал на заведение Трифены — роскошный публичный дом, который нередко посещали самые высокопоставленные мужи. Трифена знала толк в музыке: ценители говорили, что на ее симпосионах играют лучшие музыканты Афин. Даже в обычные ночи здесь звучала кифара, а флейтисты и флейтистки никогда не брали неверных нот. Комнаты были прекрасно обставлены, а порны в чистых, почти прозрачных нарядах из мягкого льна или (у самых дорогих) коанского шелка всех цветов радуги — необыкновенно хороши.

Пораженный, я во все глаза смотрел на стайку прелестниц. Увы, среди них не оказалось ни одной египтянки — царицы моих грез еще с прошлой весны, когда в дельфийском порту перед моим взором мелькнула прекрасная дочь страны фараонов. В остальном жаловаться было не на что: ко мне отнеслись со все возможным вниманием. Сколь непохож был этот дом наслаждений на однокомнатные лачуги, предназначенные для торопливого спаривания, дух которого витал даже в солидных заведениях, вроде дома Манто. Здесь же все говорило о том, что ты желанный гость: изысканные росписи на стенах гостиной, мягкие кресла, обходительные красавицы, приветствующие тебя, словно старого, долгожданного друга. Со вкусом одетые, вернее, очаровательно раздетые, они посылали слуг за вином и ненавязчиво интересовались твоим благосостоянием. Все это было удивительно приятно.

Я истратил гораздо больше денег, чем следовало, компенсируя отсутствие золота серебром (о жалких медяках не могло быть и речи). Своей сегодняшней подруге я купил венок, сопроводив это красноречивой тирадой. Девушка, назвавшаяся Клеобулой, не выразила бурного восторга, хотя я выложил круглую сумму. Она с жаром принялась меня развлекать: уселась ко мне на колени и стала заплетать мои волосы в косички.

— Как тебя зовут? — спросила она, но я решил избежать прямого ответа, ибо неблагоразумно называть в борделе свое настоящее имя. Кроме того, едва ли я стану частым гостем в доме Трифены, так зачем оно этой девушке? Когда Клеобула потянула с меня хитон, желая раздеть, я вынужден был сказать о своей ране.

— Две Богини! — вскричала она. — Ты ранен? Значит, ты воин? Герой? Ты воевал?

— Можно и так сказать, — глупо согласился я. — Только никакой я не герой.

— Но ты же воевал? Ты македонский воин?

— Да, — ответил я. — Так меня и называй. Македонский Воин.

Дав мне еще вина, девушка снова стала играть с моими волосами, а потом водрузила мне на голову веточки зелени, заявив, что это венок победителя. Вино оказалось превосходным.

— Хиосское, — проворковала моя подруга.

В комнате было тепло, несмотря на осенний холод снаружи. В воздухе витали изысканные ароматы, особенно сильно пахло цветущим жасмином, будто вновь наступило лето.

— Вот, гляди, Македонский Воин! — желая, чтобы я полюбовался на плоды ее трудов, она сунула мне бронзовое зеркальце. Оттуда на меня смотрело разгоряченное чело, увенчанное зелеными ветками, — знаком моей военной доблести. Зеркальце было старинное и чудесной работы, украшенное фигурками козлов и двумя эротами по бокам ручки. Мы немного потанцевали, а талантливые музыкантши, одежды которых находились в прелестном беспорядке, играли на кифаре и лире. Я залпом осушил кубок почти неразбавленного вина, и мы, пошатываясь, пошли в спальню.

Здесь прелестная Клеобула проделала такое, что я не берусь описать, а местами даже не помню. Но потраченных денег она, несомненно, стоила. Девушка трепетно отнеслась к моей ране, и вскоре я почувствовал себя значительно лучше. Кровать тоже была превосходная, с новыми свежими покрывалами. Стирка, должно быть, обходится Трифене в целое состояние, подумал я вслух. Клеобула хихикнула и сказала, что, если я хочу, можно пригласить прачку. И она изобразила прачку, встав на колени, задрав юбки и принявшись тереть воображаемое белье. Я вошел в нее сзади, решив, что мы оба уже устали от поз лицом к липу.

— Я дам тебе меда, — пообещал я. — Много-много меда. Я им торгую.