Маргарет Дуди - Афинский яд

— А вот и ты, приятель, — неучтиво бросил он Аристотелю вместо приветствия. — Не думаю, что мой выбор пал бы на тебя, но говорят, не стоит тратить гражданина на такой допрос. Осмелюсь предположить, юноша, что ты не будешь присутствовать при разговоре.

Я окинул его холодным взглядом и каменным тоном произнес:

— Мое имя — Стефан, сын Никиарха.

— О, как тебе угодно, только не обижайся. Но надеюсь, ты не собираешься идти в дом, Стефан. Задавая вопросы Гермии, мне пришлось бы иметь дело с двумя свидетелями, а это несправедливо.

— Полагаю, ты прав, — согласился я.

— Пусть признается, что ее покойный муж Ортобул был мне должен и что она об этом знала, — вот все, что я хочу от Гермии. И пусть велит дяде, прямо при нас, расплатиться из его собственных средств — не откладывая. Другая могла бы заявить, что ничего не понимает в делах, но только не Гермия. Она была управляющей и знает, что такое деньги. У меня с собой счет. — Он махнул восковыми табличками, которые нес в руке. — Если она знает грамоту, пусть сама проверит. Но, полагаю, это придется сделать бедняге Фанодему.

Наконец (в компании столь нелюбезного попутчика дорога показалась значительно длиннее) мы подошли к жилищу родственников несчастной Гермии. Этот красивый дом, не слишком роскошный, но и не бедный, стоял на чистой улице уважаемого дема. Ничем особенным он не отличался — если не считать двух вооруженных стражей, охраняющих вход. Должно быть, это публичное унижение приводило соседей в негодование.

— Не вижу причин, — мягко сказал Аристотель, — по которым Стефан не мог бы подождать нас в доме. Хотя, разумеется, ты прав, утверждая, что ему не следует находиться возле комнаты Гермии. Нас ожидают, — бросил он солдатам, вручая одному из них пару восковых табличек с разрешением и печатью какого-то высокопоставленного лица. Стражник рыкнул в знак согласия, и мы постучались. Дверь открыли почти сразу, предварительно откинув тяжелую цепь, перекрывающую проход. Была ли она повешена по указанию властей или по желанию обитателей дома, я сказать затруднялся.

Впустивший нас слуга был горбуном такого маленького роста, что выглядел ребенком или юношей. Голова человечка казалась слишком большой для его тщедушного тела. Чтобы нас увидеть, ему пришлось так сильно отклониться назад, что его лицо, бледное, умоляющее и плоское, стало похоже на тарелку.

— С разрешения властей, мы пришли побеседовать с Гермией, вдовой Ортобула, — торжественно провозгласил Аристотель, не давая Эргоклу открыть рот.

— Точнее, я пришел, — громко сказал Эргокл. — Я, Эргокл Афинский. Аристотель, чужеземный философ, всего лишь свидетель. Этот, — он махнул рукой в мою сторону, — вообще не в счет. Пусть подождет где-нибудь, пока мы не уладим наши дела. Немедленно проводи нас к дяде Гермии!

— О, боги! — охнул горбатый раб. — Я не могу двигаться быстро, господин, но постараюсь не задержать тебя.

Он хлопнул в ладоши и крикнул. Из внутренних комнат появилась рабыня, испуганная, словно перед судом, ее попросили принести кресло, чтобы я мог посидеть в прихожей возле двери. Эргокл, казалось, с трудом сдерживается, чтобы не затопать ногами от нетерпения.

— Вот мы и готовы, — сказал горбун. — Господа, я провожу вас обоих. Идти недалеко, но нужно соблюдать приличия. Позвольте, я объясню…

Он повел двух посетителей куда-то в глубь дома, и звук его голоса постепенно затихал. Но, судя по всему, они остались внизу: очевидно, Гермия спустилась из гинекея и собиралась встать в комнате, смежной с той, где сядут мужчины.

Я остался в полном одиночестве. Смотреть было не на что. В сравнении с жилищем Ортобула этот дом, несомненно, проигрывал. За вклад в религиозные празднества Фанодему пожаловали золотую корону, но с такими тратами, думал я, и разориться недолго. Комната была обставлена очень просто, без всяких украшений — словно при трауре. Как и в доме Ортобула, я увидел нишу. Она пустовала, и лишь на запыленной стене светлым пятном выделялся силуэт статуи, украшавшей ее в былые времена. Судя по очертаниям, это была фигура юноши. А еще здесь когда-то стояла ваза, которая тоже бесследно исчезла вместе со столом. И все же призраки этих вещей не спешили покинуть родные стены. И тут я догадался, что не горе, а бедность заставили обитателей дома забрать вещи из комнаты и выставить их на продажу. Если Фанодем трудился над историей Аттики, возможно, ему пришлось расстаться с частью имущества, чтобы купить книги, которые стоят немало. А теперь еще и суд над Гермией, и услуги Стражей, и непредвиденные расходы на искупительные жертвы после злополучного путешествия по Агоре.

Я глазел на голые стены, когда вернулся карлик.

— Прости, господин, что оставил тебя одного, — извинился он. — Мы знавали лучшие дни. Крикни, если что-то понадобится. Меня зовут Батрахион, потому что в детстве я прыгал, как лягушка, вот прозвище и пристало. Принести тебе что-нибудь выпить? Воды, молока или, может, вина?

— Нет, нет, благодарю, Батрахион. Не затем я пришел, чтобы доставлять вам лишние хлопоты.

— Ох, господин! — Карлик всплеснул руками. — Хлопоты! Клянусь всеми богами, хлопот нам сейчас хватает. Да уберегут боги тебя и твоих близких от несчастья, которое свалилось на этот дом!

— На вашу долю выпало тяжкое испытание, — сочувственно произнес я. — Если не ошибаюсь, ты, Батрахион, давно служишь этой семье и хорошо знаешь Гермию.

— Уж конечно. Я принадлежу ее дяде. Мы живем здесь невесть сколько. Разумеется, по сравнению с нами отец Гермии был настоящим богачом, но и мы всегда старались не ударить лицом в грязь. О боги, какая пыль! — поднатужившись, человечек притащил табурет, ловко на него запрыгнул и стал вытирать запыленные полки и стену.

— Твой хозяин — хороший и достойный человек, — заметил я. — Как печально видеть его в таком затруднении.

— Да, это так. Мой хозяин хороший, господин, хороший и добрый. Никогда не оставит в беде. Потому он меня и купил. Когда я родился, сразу стало ясно, что я буду горбатым, и хозяева матери хотели избавиться от меня. Но Фанодем сжалился над бедным ребенком и купил его за несколько драхм. С тех пор — я член этой семьи.

Я понял, что карлику Батрахиону едва ли больше тридцати, но врожденное уродство старило его.

— Больная спина не мешает много работать, — продолжал раб. — Сам Гефест был калекой, а посмотри на творения его рук! Надо просто стараться и думать наперед. Вот что я твержу всем молодым слугам: «Старайся и думай наперед!»

С таким советом было трудно поспорить, хотя он одинаково хорошо подошел бы и праведнику, и злодею.

— Так ты хорошо знаешь Гермию?

— Раньше знал, господин. Она не живет здесь постоянно, просто заходит время от времени. Гермия — такая же хорошая, как ее дядя, она, не жалея сил, помогает людям, даже тем, кто этого совсем не достоин. Всем желает добра — родителям, родственникам, даже рабам. Ходит за больными и распределяет их работу между другими. Она слишком добрая, чтобы умереть молодой! Да она так же способна убить, как я — охотиться за разъяренным слоном! В ней нет зла.