Маргарет Дуди - Афинский яд

Его глаза смотрели на меня умоляюще.

— Вполне естественно, — сказал я, — что ты на ее стороне…

— Нет! — прямо-таки взорвался карлик. — Ничего не естественно! Совсем не естественно!

Батрахион спрыгнул с табурета и подбежал ко мне, глядя чуть ли не с упреком.

— Думаешь, для раба естественно поддерживать хозяина или хозяйку? Когда многие из нас ненавидят господ всем сердцем и только порадуются их смерти! Лишь бы нас самих не пытали. Да что там, у некоторых рабов достанет и ненависти, и смелости, чтобы пойти под пытку добровольно, надеясь, что их показания сведут хозяина в могилу! Нет, вовсе это не естественно, что я защищаю Гермию и плачу о ней. Единственная причина — ее доброта. Ты и сам должен это понимать. Даже теперь, когда ей грозит смертная казнь, она так любезно говорит с рабами, с такой заботой относится к каждому…

Он стал тереть глаза кулаками. Меня удивила эта страстная тирада, признаться, не самого приятного содержания. Но я не мог не сочувствовать маленькому горбуну.

— Да, да, — успокаивающе проговорил я. — Не убивайся раньше времени. Впереди не один месяц, многое может случиться…

— Многое может случиться, — с горечью перебил он, — но пока случается только плохое.

— Ты имеешь в виду пропажу мальчика?

— Несчастный мальчик! Уже не ребенок, но еще не эфеб. Клеофон все принимает близко к сердцу, я знаю. Хотя он только пасынок Гермии, она хорошо к нему относится, и потом, он похож на нее. Не то, что старший брат.

Я заметил, что Батрахион упорно говорит о Клеофоне в настоящем времени, и хотел задать ему еще несколько вопросов, как вдруг в глубины дома раздался шум, который не смогли заглушить стены. Неясное бормотание, потом вскрики и возмущенный вопль. Изредка в неясном гуле голосов можно было разобрать отдельные слова и даже фразы:

— Клянусь Гераклом! Долг чести! Ты не можешь отказаться платить долг чести!

Второй голос был выше, и в нем явственно звучали слезы:

— Ты не можешь утверждать… доказательства…

Снова гневный голос:

— Есть… закон… на тебя… дядю. А потом ты умрешь.

Спокойный голос:

— Не… бессмысленно…

Вопль:

— Зачем тебе деньги? Ты покойница!

Увещевания. Потом вновь спокойный голос:

— Умерь…

Крик:

— Где этот раб?

— Я нужен, — встрепенулся бледный карлик и, словно краб по прибрежной гальке, выбежал из комнаты, оставив меня наедине с голыми стенами и собственными мыслями. Шум не стих, потом хлопнула дверь, протестующие голоса стали громче и вскоре появился Эргокл, вопя и брызгая слюной от гнева.

— Отказываясь возвращать долг чести, не умилостивишь богов! — объявил он. — Если хочешь, чтобы они сжалились над тобой, падшая женщина, если хочешь снова увидеть сына, тогда поступи по справедливости и верни мне мои законные деньги!

Дядя Гермии пораженно вскрикнул.

— Ах, я и забыл! — едко усмехнулся Эргокл. — Он же не твой сын, о достойная госпожа, значит, волноваться незачем. Особенно если учесть, что тебя уже ждут не дождутся в Аиде!

Аристотель, который, сжав губы, шел за Эргоклом, положил руку ему на плечо. Знаком велев мне следовать за ними, он попытался утихомирить кипятившегося гражданина.

— Ну все, довольно, — сказал он, подталкивая его вперед. Мы взяли потерявшего всякий стыд Эргокла под руки и повели, следом шел горбатый малыш Батрахион с полными слез глазами.

— Думаю, Эргокл немного не в себе, — вежливо объяснил Аристотель стражникам. — Глотни свежего воздуха, приятель, и тебе станет лучше.

И он заботливо, но твердо повел Эргокла, который все еще плевался и брызгал пеной, прочь от обветшалого особняка. Горбун, следивший за нашим уходом, с радостью закрыл дверь, не забыв набросить цепь. Догадаться о том, что случилось во время допроса, было несложно. Вдова Ортобула утверждала, что понятия не имеет о сделке, на которую намекал истец. Она соглашалась признать лишь долг, подписанный рукой покойного мужа. А Эргокл принес только свое собственное заявление.

— Можете не сомневаться, — злобно уверял Эргокл, — я не забыл включить в счет рабыню Мариллу. Ортобул обманул меня и ввел суд в заблуждение. Мне так и не возместили ущерб. Я заплатил половину суммы за эту сикилийку, но не получил ни своей законной доли, ни достойной компенсации за многие месяцы — да-да, месяцы, — в течение которых был лишен ее услуг. А потом ее продают другому прямо у меня под носом! И у этой вдовы еще хватает наглости отпираться, хотя сквозь плотную вуаль я видел ее разорванное ухо! Бесстыжая, как смеет она утверждать, что все уже давно улажено!

— Успокойся, возьми себя в руки, — велел ему Аристотель. — Не пристало мужчине на всю улицу голосить о своих личных делах!

И все же, стоило нам немного отойти от дома Фанодема, Аристотель сам вернулся к этой неприятной теме, видя, что Эргокл больше не исходит пеной, а лишь ворчит себе под нос.

— Что ты там сказал о сыне, точнее, пасынке Гермии? — осведомился он. — Я не совсем понял, что ты имел в виду, говоря: «Если ты хочешь снова увидеть сына?»

— Да ничего, — передернул плечами Эргокл.

— Тебе что-то известно о мальчике?

— Ничего. Только то, что говорят все: он пропал. Я просто хотел немного встряхнуть Гермию. Напомнить ей, что если она желает себе и своей родне добра, надо поступать по совести. Это семейство всегда было ко мне несправедливо!

— Ты считаешь, — уточнил Аристотель, — что человек, кому отказываются вернуть долг чести, имеет право помочь себе сам. И потому, Эргокл, ты решил припугнуть Гермию, надеясь, что это ее образумит?

Эргокл вдруг испугался:

— Я лишь прикрикнул на нее и сказал, что она скоро умрет. Это правда. Если она сама не боится, значит, она еще глупее, чем я думал.

— А мальчик? Что ты о нем знаешь? Где, по-твоему, следует его искать?

— Откуда я знаю? Эти люди так кичатся своей знатностью и положением в обществе. А может, им стоит обратиться за помощью в бордели, столь дорогие сердцу Ортобула?

Казалось, Эргокл был рад скрыться за дверью собственного дома и даже не подумал пригласить нас войти.

Аристотель поручил коротышку заботам слуги, посоветовав тому напоить господина холодной водой и уложить в постель.

Мы с Аристотелем отправились ко мне, чтобы тоже выпить чего-нибудь прохладительного. По дороге Аристотель сам начал пересказывать разговор Эргокла и Гермии.

— Нас привели в комнату в задней части дома, вдова осталась в коридоре снаружи, под охраной своего дяди. Ее лицо было скрыто покрывалом. Эргокл начал с длинного и подробного перечня долгов и жалоб. Гермия терпеливо слушала, а когда он закончил, прошлась по списку, сказав, что, на ее взгляд, три первых пункта давно улажены, а об остальных у нее нет никаких сведений. Эргокл попытался припугнуть ее упоминанием о Марилле — он, похоже, помешался на этой наложнице. Гермия не дрогнула и повторила, что это разногласие было полностью улажено на суде. Эргокл потребовал часть выручки от продажи Мариллы и даже заявил, что прочие долги можно погасить из суммы, полученной за старого привратника Ортобула и других рабов. Гермия послала его к Критону. И тогда Эргокл — этот грубиян — перешел к прямым оскорблениям, как ты, должно быть, и сам слышал. Он заявил, что Гермия — без пяти минут покойница, а посему вполне может расстаться со своими деньгами. Сие любезное и тактичное предложение было встречено не слишком тепло. Фанодема оно, мягко говоря, разозлило. Остальное ты, думаю, слышал. В конце концов, мне пришлось вывести Эргокла. Бессмысленное предприятие — ну, почти.