Джозефина Тэй - Дочь времени

— И все-таки от одного судьба его уберегла.

— От чего?

— Он не узнал, как люди сотни лет будут почем зря трепать его имя.

— Да, для него это было бы трагедией. А знаете, что лично мне кажется самым убедительным доказательством, что Ричард не помышлял о власти?

— Нет.

— Он послал на север за войсками, когда Стиллингтон открыл свою тайну в парламенте. Если бы Ричард знал, что задумал Стиллингтон, или сам состряпал эту тайну с помощью Стиллингтона, он бы заранее позаботился о войсках. Вызвал бы их если не в Лондон, то в свой замок, где они были бы под рукой. То, что ему пришлось посылать за поддержкой в Йорк и к кузенам Невиллам, означает одно — признание Стиллингтона было ему как снег на голову.

— Пожалуй. Он взял с собой обычную свиту, собираясь стать регентом. В Нортгемптоне он узнал о выходке Вудвиллов, но не испугался, легко разделался с двухтысячной армией и как ни в чем не бывало явился в Лондон, чтобы присутствовать на самой обычной коронации. За дополнительными войсками он послал только после признания Стиллингтона. Послал на самый север Англии и в самый критический момент. Да, конечно, вы правы. Для него все получилось неожиданно. — Привычным жестом Каррадин поправил очки, прежде чем задать Гранту свой вопрос. — А знаете, что мне кажется самым убедительным доказательством вины Генриха?

— Что же?

— Тайна.

— Тайна?

— Таинственность. Все шито-крыто, все исподтишка.

— То есть его характер?

— Нет, не так просто. Разве непонятно? Ричарду тайна была не нужна, а у Генриха вся жизнь зависела от тайного исчезновения мальчиков. Непонятно, зачем Ричарду было действовать из-за угла. Он же не был сумасшедшим и не мог рассчитывать на то, что преступление сойдет ему с рук. Ведь рано или поздно пришлось бы держать ответ. Ведь он-то думал, что ему предстоит долгое правление. И никто за все это время так и не ответил на вопрос, зачем ему понадобилось идти таким трудным и опасным путем, когда в любой момент он мог выбрать что-нибудь попроще. Например, он мог задушить мальчиков и не прятать их. Тогда бы весь Лондон оплакал их безвременную смерть от горячки. Именно так он должен был поступить! Ведь если он был виновен в убийстве, то цель этого убийства — защита его права на корону. Выгоду он получил бы немедленно, оповестив всех о смерти принцев. Иначе весь замысел не стоил ни гроша. Теперь Генрих. Ему просто необходимо было найти способ убрать их с глаз долой — и при этом соблюсти тайну. Именно Генриху требовалось скрыть от всех, где и как умерли мальчики. У него все зависело от того, насколько он сумеет сохранить тайну.

— Все так, Брент, все так, — подтвердил Грант, с улыбкой глядя на юное взволнованное лицо своего помощника. — Мистер Каррадин, ваше место — в Скотленд-Ярде.

Брент рассмеялся.

— Я теперь привязан к Тоунипанди, — сказал он. — Держу пари — неизвестных Тоунипанди гораздо больше, чем известных, а исторические книги просто кишат ими.

— Между прочим, не забудьте вашего сэра Гутберта Олифанта, — сказал Грант, доставая из ящика солидный том. — Историки должны изучать психологию, прежде чем браться за книги.

— Ха! Это им не поможет. Человек, которого интересуют в первую очередь люди, не будет писать исторический труд. Он станет романистом, психиатром, судьей…

— Или мошенником.

— Да, мошенником, предсказателем. Человек, понимающий людей, не будет заниматься историей, потому что история — это игрушечные солдатики.

— Ну-ну! Это вы слишком. Историки — образованные, эрудированные…

— Да я совсем не о том! Здесь как бы все время передвигаешь фигурки на доске, а это все-таки ближе к математике, если подумать.

— Если к математике, то они не имеют права пользоваться кухонными сплетнями, — с неожиданной яростью произнес Грант. Он еще не мог простить сэру Томасу Мору своего разочарования. Грант листал книгу сэра Гутберта, и чем ближе был конец, тем медленнее он переворачивал страницы. — Странно, с какой готовностью они все прославляют его храбрость. Пишут, как принято, и никаких тебе вопросов. И все-таки пишут, все пишут.

— Так сказать, «дань врагу», — напомнил ему Каррадин. — Это началось с баллады, сочиненной во вражеском стане.

— Да-да. Кем-то из Стэнли. «Тогда молвил рыцарь Ричарду-королю». Сейчас я ее найду. — Грант перелистнул страницу, другую. — Вот. «Добрый сэр Уильям Хэррингтон». Тот самый рыцарь.

«На ногах не стоит тот, кто ими побит,

Кулаки этих Стэнли что сталь.

(Чертовы ублюдки!)

Ты вернешься, как путь сюда будет открыт,

я пока рисковать бы не стал.

Пусть твой будет скакун у тебя под рукой,

здесь воздаст тебе каждый почет,

И вручит твой народ тебе скипетр златой

и опять королем наречет!»

«Нет, подайте сейчас мне топор боевой

и корону британскую мне.

Я вам богом клянусь и своей головой,

что я властвовать буду в стране.

Не пристало бежать от врагов королю,

попрошайничать в доме чужом».

Он не струсил, не предал себя в том бою

и покинул сей мир Королем. [28] Перевод А. Шараповой.

— «…Корону британскую мне…» — нараспев произнес Каррадин. — Кстати, ту самую корону, которую потом нашли в боярышнике.

— Наверно, ее там оставили, чтобы потом украсть.

— Я всегда представлял ее большой, шикарной, наподобие той, в которой был Георг, а это оказался простенький золотой обруч.

— Он мог его носить поверх шлема.

— Черт возьми! — с неожиданной яростью сказал Каррадин. — Будь я на месте Генриха, я бы ни за что не надел эту корону! Ни за что! — Он помолчал. — Знаете, что писали в городе Йорке? Что они записали в своей хронике о сражении, в котором погиб Ричард?

— Нет.

— Они записали: «В сей несчастливый день наш добрый король Ричард был побежден в бою и убит, отчего наступило в городе великое горевание».

Каррадин замолчал, молчал и Грант, лишь громко чирикали воробьи.

— Что-то не очень похоже на прощание с ненавистным тираном, — сухо заметил Грант.

— Вы правы, — согласился Каррадин. — «Великое горевание», — медленно повторил он, как бы не в силах выкинуть из головы эти слова. — Для них это было так важно, что, не считаясь с новым режимом, они в своей хронике черным по белому объявили об убийстве Ричарда и своей печали.

— Может быть, до них дошла весть о надругательстве над телом короля и им это не понравилось?

— Вы правы. Вряд ли кому это вообще понравится. Более того, они его обожали, а его, как мертвого зверя, бросают голого поперек седла и так везут…

— Так даже с врагом не принято было поступать, однако чувствительность среди людей Генриха — Мортона успехом не пользовалась.