Питер Тремейн - Очищение убийством

Он хотел бы, когда придет его час, попасть в Чертоги Героев, с мечом в руке, выкрикивая священное имя Вотана, как делали до него бесчисленные поколения его предков, а не скулить, произнося имя какого-то иноземного бога на странном языке римлян, и мирно испустить дух в постели. Не таков путь воина-сакса, ведущий в другую жизнь. Сакс готов скорее отринуть какую бы то ни было жизнь по смерти, коль скоро не войдет он с мечом в руке в Чертоги Героев.

Насколько Стафу известно, этот Христос — бог мирного прозябания, бог рабов, стариков и женщин.

Лучше мужественный бог, воинственный бог, как Тиу или Вотан, Тюр, Фрейр и Сакснот — они карают своих врагов, приветствуют воинов и убивают тех, кто слаб.

Впрочем, он, Стаф, человек деловой. Владелец судна. А золото христиан ничем не хуже всякого другого, и его мало волнует, что нынче он перевозит христианских жрецов.

Он сплюнул за борт, стал спиной к ветру, поднял свои бесцветные, но зоркие глаза на большой парус. Пора грести к берегу, спустить парус и посадить на весла тридцать восемь рабов. Он двинулся вдоль своего судна длиной в восемьдесят футов к корме, выкрикивая на ходу приказания.

Брат же Эадульф отправился на корму к своим спутникам — полдюжины мужчин лежало там на соломенных подстилках — и обратился к тучному весельчаку с седеющими волосами.

— Витби уже виден, брат Вигхард, — сказал он. — Кормчий говорит, через час мы уже причалим к берегу. Не сообщить ли об этом его милости?

Толстяк грустно покачал головой и ответил:

— Его милость все еще чувствует себя неважно.

Брат Эадульф встревожился.

— Следует отнести его на нос, там воздух освежит его и исцелит.

На этот раз брат Вигхард покачал головой еще более многозначительно.

— Мне известно, Эадульф, что ты изучал искусство целителя. Но, брат мой, такое лечение может также и убить. Пусть его милость покамест поспит.

Эадульф стоял в нерешительности, разрываясь между своими знаниями, верой и тем соображением, что Вигхард не из тех людей, чьими словами можно пренебречь. Ведь Вигхард — секретарь Деусдедита, архиепископа Кентерберийского. А предметом их разговора был именно Деусдедит.

Архиепископ был уже немолод, и Евгений I, епископ Рима и Папа Вселенской Церкви, рукоположил его, назначив главой римской миссии в англосаксонских королевствах Британии.

Однако никто не мог побеседовать с Деусдедитом, не получив сначала одобрения Вигхарда. За херувимским ликом Вигхарда скрывался холодный расчетливый ум и целеустремленность, острая, как отточенный меч. Все это Эадульф узнал в те несколько дней, что провел рядом с кентским монахом. Вигхард необычайно ревниво относился к своим обязанностям секретаря и доверенного лица архиепископа.

Сам Деусдедит имел честь стать первым из саксов, получившим должность, учрежденную в Кентербери еще Августином из Рима, когда тот почти семь десятков лет тому назад прибыл обращать язычников-саксов ко Христу. Прежде главами римских проповедников в англосаксонских землях становились только миссионеры из Рима. Но западный сакс — чье настоящее имя было Фритувине, — получивший при крещении в новую веру имя Деусдедит, что значит: Deus — «Богом», deditus — «данный», выказал столь великое терпение и рвенье, учась и следуя учению Рима, что Святой Отец, не испытывая сомнений, назначил его провозвестником своей воли в англосаксонских королевствах. И вот уже девять лет как Деусдедит правил судьбами тех христиан, которые признавали Рим своей духовной властью.

Однако Деусдедиту что-то нездоровилось с самого начала путешествия, он проводил большую часть времени отдельно от остальных, и за ним ухаживал только его секретарь Вигхард.

Эадульф колебался, стоя перед Вигхардом, не зная, следует ли ему проявить большую настойчивость, предлагая свои познания в врачевании. Потом пожал плечами.

— В таком случае не предупредишь ли ты его милость, что мы скоро пристанем к берегу? — спросил он.

Вигхард кивнул успокаивающе:

— Будет сделано. Дай мне знать, Эадульф, коль заметишь, что на берегу нам готовится торжественная встреча.

Брат Эадульф склонил голову. Парус был уже спущен и сложен, и теперь гребцы, трудно дыша, поднимали тяжелые деревянные весла, подвигая вперед лоснящееся судно. Корабль легко скользил по волнам к берегу, и некоторое время Эадульф стоял, созерцая кипучую деятельность. Он поймал себя на мысли о том, что именно на таких кораблях его предки совсем еще недавно пересекали бескрайние морские просторы, дабы совершить набег на Британию и в конце концов осесть на этом плодородном острове.

Надсмотрщики прохаживались вдоль рядов кряхтящих от натуги рабов, хлыстами и громкой бранью понуждая их подналечь на весла. То и дело раздавался крик боли, когда кончик хлыста соприкасался с голым телом. Эадульф смотрел, как моряки бегают туда-сюда по кораблю, выполняя бесчисленные дела, — и завидовал им. И вздрогнул, поймав себя на этой мысли.

Он не должен никому завидовать, ибо двадцати лет от роду отказался от своей наследственной должности герефа , или судьи в землях тана Саксмунда. Он отрекся от старых богов южного народа в королевстве восточных англов и пошел за новым Богом, учение о коем явилось из Ирландии. Он был молод и полон надежд, когда случай свел его с одним ирландцем, каковой, прескверно изъясняясь на саксонском языке, все-таки вполне преуспел в объяснении своей цели. Этот ирландец по имени Фурса не только научил Эадульфа читать и писать на его родном саксонском языке — до того Эадульф ни разу не видел письма на оном, — Фурса наделил его знанием ирландского языка и латыни, а сверх того обратил к учению Христа, Сына Бога безымянного.

Эадульф оказался столь способным учеником, что Фурса послал его с рекомендательными письмами на свою родину, в Ирландию, сперва в монастырь в Дурроу, где воспитывались и обучались выходцы изо всех четырех сторон света. Год проучился Эадульф в Дурроу среди тамошней благочестивой братии, но, заинтересовавшись искусством ирландских врачевателей, он проучился четыре года в известной медицинской школе Туайм Брекане, где узнал легенду о Мидахе, сыне Дианкехта, который был убит, а из его трехсот шестидесяти пяти суставов, жил и конечностей выросли триста шестьдесят пять трав, и каждая обладает даром лечить ту часть тела, из которой она выросла.

Это учение разбудило в нем жажду знаний и открыло в нем способности к раскрытию всяческих тайн и загадок: то, что иным представлялось чем-то вроде неведомого языка, для него было легкой задачей. Он решил, что эта способность как-то связана с должностью, которая по наследству передавалась в его семье, — должностью герефа — знатока изустных законов саксов. Иногда, хотя и не очень часто, он с сожалением думал, что, не отрекись он от Вотана и Сакснота, он тоже стал бы судьей в землях тана Саксмунда.