Питер Тремейн - Очищение убийством

— Кажется, я уже знаю, — тихо проговорила Фидельма. — Посмотри, нет ли на нем сумы.

Эадульф порылся в груде мокрого тряпья, в которую превратилась одежда монаха, но не нашел ни crumena, ни pera, с которыми обычно монахи не расстаются. Зато, удивленно хмыкнув, обнаружил в самой одежде маленький льняной sacculus, [21] Мешочек (лат.). пришитый изнутри. В старые времена монахи обоих полов носили только crumena, маленький мешочек или котомку через плечо, в коей хранились деньги или личные вещи. Иные, как Ательнот, носили pera — кошель на шее. Но вот появляется новая мода — для хранения личных пожитков монахи стали предпочитать мешочек из льна, вшитый в складки одежды. Этот обычай зародился у франков, которые называли мешочек мошной или карманом.

— Что ты об этом думаешь, Фидельма? — спросил Эадульф с любопытством.

К ткани маленькой круглой застежкой из бронзы с красной эмалью и забавными узорами был приколот обрывок пергамента.

Фидельма несколько мгновений рассматривала находку и наконец воскликнула в восторге:

— Именно это я и искала.

Эадульф пожал плечами.

— Не понимаю, как это может нам помочь. Сиксвульф был саксом. И я могу сказать тебе, что это саксонская работа. Рисунок древний, дохристианский, символ древней богини Фригг…

Фидельма прервала его:

— Полагаю, это нам очень даже поможет. И я говорю о пергаменте, равно как и застежке.

Эадульф скривился.

— Опять на греческом.

Фидельма кивнула удовлетворенно.

— Здесь написано: «Любовь, расслабляющая члены, снова сотрясает меня, сладко-горькое создание, от которого нельзя убежать».

Эадульф раздраженно поджал губы.

— Это тоже написал Ательнот? — И вдруг монах щелкнул пальцами. — Ты хочешь сказать, что смерть Этайн не имеет ничего общего с заговором против Освиу. Что Торон и Вульфрик не имеют отношения к ее смерти. Понял! Этайн все-таки убил Ательнот. Но он знал о плане покушения на короля, открыл его Освиу и был убит Вульфриком или Альфритом. Эти убийства были просто совпадением.

Фидельма спокойно улыбнулась, качая головой.

— Хорошее объяснение, Эадульф, но неверное.

— У кого еще была такая возможность и мотивы? — спросил Эадульф.

— Ну, например, ты забыл об Аббе.

Эадульф тяжко вздохнул и потер ладонью лоб.

— Да, о ней я забыл. — Но тут же лицо его посветлело. — Однако ведь у нее не хватило бы сил, чтобы одолеть любого из этих убитых, не так ли?

— Я и не говорю, что это она. Но человек, с которым мы имеем дело, хитроумен, мысли его подобны лабиринту, пройти по которому можно с риском для жизни.

Фидельма некоторое время молчала, стоя на коленях над телом Сиксвульфа.

— Вели им отнести его к брату Эдгару.

Она повернулась и медленно, понурив голову, пошла по тропе к монастырским стенам, сжимая в молитвенно сложенных руках застежку и пергамент.

Эадульф, отдав приказание, последовал за ней. Он терпеливо ждал, глядя, как она идет, погруженная в раздумье. Неожиданно она обернулась к нему — и он никогда еще не видел на ее лице такой торжествующей улыбки.

— Теперь, мне кажется, все сходится. Но сначала я должна побывать в библиотеке и найти те любовные эллинские стихи, которые читал Сиксвульф.

Эадульф беспомощно вздохнул.

— Ты меня запутала. Какое отношение ко всему этому имеет библиотека? О чем ты?

Сестра Фидельма торжествующе рассмеялась.

— Я знаю, кто он, этот убийца. Вот о чем я.

Сестра Фидельма остановилась перед дверью покоев настоятельницы Хильды, взглянула на Эадульфа, и лицо у нее вытянулось.

— Ты волнуешься, Фидельма? — встревоженно прошептал Эадульф.

— Кто бы не волновался при таких обстоятельствах? — спокойно ответила она. — Мы имеем дело с человеком сильным и хитрым. А имеющиеся у меня доказательства довольно разрозненны. А еще то слабое место, вопрос, ответ на который, как я уже сказала, я надеюсь получить от убийцы. Коль скоро это не получится… — Она пожала плечами. — Стало быть, убийца вполне может уйти от нас.

— Я здесь, чтобы тебе помочь, — заверил Эадульф просто, без похвальбы.

Она посмотрела на него с искренней и нежной улыбкой и коснулась его руки. Эадульф положил ладонь на ее руку, и взгляды их встретились. Потом Фидельма опустила глаза и резко постучала в дверь.

Все, как она и просила, уже собрались — настоятельница Хильда, епископ Колман, король Освиу, настоятельница Аббе, сестра Ательсвит, священник Агато, сестра Гвид и Вигхард, секретарь ныне покойного архиепископа Кентерберийского. Мрачный Освиу восседал, вытянув ноги, перед огнем, там, где обычно сидел Колман. Сам епископ занял место Хильды за ее столом. Остальные собравшиеся стояли.

Когда Фидельма и Эадульф вошли, все повернулись к ним, как бы с немым вопросом.

Фидельма склонила голову перед королем и посмотрела на настоятельницу Хильду.

— С твоего разрешения, мать настоятельница?

— Можете начинать сразу же, сестра. Нам не терпится услышать ваше слово, и я уверена, что все вздохнут с облегчением, когда все закончится.

— Вот и прекрасно. — Фидельма взволнованно кашлянула, посмотрела на Эадульфа, ища поддержки, и начала: — То, чем мы руководствовались в нашем расследовании смерти настоятельницы Этайн, была утвердившаяся в умах многих уверенность, что это убийство политическое.

Колман раздраженно скривился.

— Это же очевидно.

Фидельма была невозмутима.

— Вы все решили, что Этайн, как главного защитника церкви Колумбы, убили, чтобы заставить ее замолчать; что сторонники Рима поняли, что она их самый непримиримый враг. Разве это не так?

Среди приверженцев Колумбы послышался одобрительный шепот, но Вигхард покачал головой.

— Это ошибочное предположение.

Холодный взгляд Фидельмы упал на кентского клирика.

— Не столь уж трудно было впасть в такую ошибку, учитывая обстоятельства? — парировала она.

— Ты допускаешь, что это ошибка? — Вигхард ухватился за ее слова.

— Да. Настоятельница Этайн была убита не из-за веры, но по другой причине.

Колман прищурился.

— Ты хочешь сказать, что Ательнот и оказался в конце концов убийцей? Что он сделал непристойные предложения Этайн, был отвергнут и поэтому убил ее? А когда понял, что раскрыт, покончил с собой от угрызений совести?

Фидельма мягко улыбнулась.

— Не спеши, епископ. Я еще не закончила.

— Так ведь пошли слухи, шептались по всем углам обители. А пустили их, как я подозреваю, сторонники Рима. — Голос Колмана был преисполнен негодования.

Агато, темноглазый священник, который до сих пор не произнес ни слова, вдруг нарушил молчание. Он запел пронзительным голосом: