Бен Элтон - Первая жертва

— Да, я понимаю… — попытался вмешаться Кингсли.

— И вот что я хочу вам сказать, капитан. — Голос Эдмондса стал теперь очень твердым и решительным. — Я не собираюсь менять свой распорядок. Вот револьвер, который мне выдали для этого наступления, и я пойду в наступление с этим револьвером. Это орудие дал мне Бог, понимаете? Я его проверил, оно готово. Называйте меня глупой бабой, если хотите, но свой распорядок я нарушать не буду, это понятно? Я бы не стал этого делать даже ради самого фельдмаршала Хейга и определенно не стану делать этого для военной полиции.

— Капитан Эдмондс, мне нужно это оружие. Я принес вам на замену отличнейший револьвер. Если вам станет легче, можете себе представить, что я послан вам судьбой, но я вынужден потребовать отдать мне этот револьвер и позволить Богу дать вам другой.

— Я уже сказал, капитан Марло. Получите его утром.

— Сэр, если вы возьмете пистолет с собой, вы прекрасно знаете, насколько велика вероятность, что ни вы, ни он не вернетесь сюда.

— Спасибо за напутствие, капитан. — Эдмондс поднялся на ноги и стоял сгорбившись, потому что землянка была не больше пяти футов в высоту. — Непременно передавайте привет всем парням за линией фронта, всем копам и другим работничкам, которые нашли себе теплое местечко. Передавайте, что мы в любую минуту будем рады видеть их здесь. Однако сейчас я вынужден попросить вас уйти, потому что настоящим солдатам нашей растреклятой пехоты пора идти в бой.

Капитан Эдмондс вышел из окопа и надел офицерскую портупею, на которой висела кобура с револьвером Аберкромби. Он достал оружие и осмотрел его. Младший лейтенант, которому предстояло идти в бой вместе с Эдмондсом, тоже начал надевать снаряжение.

— Отдайте мне револьвер, капитан, — резко бросил Кингсли.

— Сержант! — крикнул Эдмондс, посмотрев на часы. Он не обращал никакого внимания на Кингсли.

Перед ним возник сержант с вымазанным землей лицом:

— Сэр!

— Отряд к рейду готов?

— Так точно, сэр. Ждем не дождемся!

Эдмондс начал наносить маскировку себе на лицо.

— Сержант, это капитан Марло из Королевской военной полиции. Он попросил меня отдать ему револьвер, когда я вернусь из боя. Я согласился. Это понятно, сержант?

Из окопа появился Кингсли:

— Мне нужен этот револьвер сейчас, и я приказываю вам отдать его мне!

— Это понятно, сержант? — повторил Эдмондс.

— Капитан Марло попросил вас отдать ему револьвер, когда вы вернетесь из боя, сэр!

Кингсли видел, что дело зашло в тупик. Спорить было бессмысленно. Он находился в окопе Эдмондса, среди людей Эдмондса. Они любили и уважали своего командира; они все были словно братья, и Кингсли к этому братству не принадлежал. Они всегда встанут на защиту капитана, будь его врагом немецкие солдаты или английские военные полицейские. Кингсли нисколько не сомневался, что если капитан Эдмондс скажет своему сержанту, что Кингсли должна сразить шальная пуля, — а в этих окопах подобная участь в любую минуту может настичь каждого из них, — сержант выполнит приказ.

— Я вижу, капитан Эдмондс, что я в меньшинстве.

— Боюсь, так и есть, капитан Марло, — ответил Эдмондс перед тем, как повернуться к отряду из двадцати мужчин, стоящих за сержантом. — Итак, ребята, — сказал он, — вам всем известно, какая сегодня предстоит работенка. Отношение британской армии к нейтральной полосе простое: никакой нейтральной полосы нету. Она наша, она принадлежит нам, и мы ходим по ней как у себя дома. Что такое немецкая колючая проволока?

— Передовая британских войск, сэр, — ответили солдаты.

— Вот именно, немецкая проволока — это передовая британских войск. Не их. Наша. Итак, если артиллерия справилась со своим заданием, то в проволоке пожирателей сосисок должны быть значительные дыры. В противном случае прорубите себе дорогу, и, черт возьми, поживее.

Кингсли разглядывал солдат, к которым обращался Эдмондс. В темноте они выглядели устрашающе: лица вымазаны грязью, на поясах обмотанные тряпками — чтобы не звенели — дубинки, топоры и ножи. У некоторых были и ручные гранаты. Ружей никто не взял — бой, видно, намечался только ближний.

Над головой вспыхнул сигнальный огонь, на мгновение озарив сцену. Кингсли увидел блестящие глаза и зубы, странное сияние голого металла. Солдаты выглядели так, словно собирались отправиться в ад.

— Итак, парни, — сказал Эдмондс, — я знаю, что каждый из вас выполнит свой долг перед королем, страной и девчонками, которых мы там оставили.

— Эх, а у меня и девчонки-то нет, сэр, — радостно выкрикнул высоким голосом один солдат.

— Ну, выполни свой долг перед моей, а я тебе фотографию покажу, — ответил Эдмондс, и все засмеялись. — Коттон! У меня в вещмешке почти целый кекс с цукатами. Если меня вдруг с вами завтра не будет, разделишь его среди тех, кто вернется, пусть слопают его с порцией утреннего рома.

— Хорошо, сэр. Увидимся утром.

— Хорошо. Молодец. Сержант, лестницы, пожалуйста.

Сержант отдал приказ, и к брустверам были приставлены лестницы. Затем Кингсли наблюдал за тем, как капитан Эдмондс с командой тихо залезли по лестницам и поползли на нейтральную полосу. Кингсли почувствовал небывалый подъем: он точно знал, что нужно делать. Он пришел сюда, чтобы добыть доказательство, и он это сделает. Когда последний солдат исчез наверху, а оставшиеся собрались убирать лестницы, он сделал шаг вперед:

— Минутку, рядовой.

Несмотря на протесты солдат, Кингсли полез вверх.

В нескольких футах перед собой Кингсли различал скрючившиеся фигуры пробиравшихся вперед солдат; они переползали от одной воронки до другой по развороченному полю. Земля была сырая, потому что дождь лил почти не переставая с предыдущего вечера, с того самого вечера, когда он смотрел представление и занимался любовью с Китти Муррей на мягкой постели из мокрой травы. Тогда Кингсли остро чувствовал, что живет совершенно другой жизнью, нежели раньше. Разве мог он, лондонский полицейский, счастливо женатый, представить себе, чтоб будет у французского замка заниматься любовью с незнакомкой? Но сейчас, пробираясь через бельгийскую грязь навстречу немецким пулеметам, он чувствовал себя вдвойне отдаленным от привычного ему существования. Сейчас каждый день, казалось, предвещал начало новой, другой жизни.

Он вспомнил, что, в отличие от остальных, не вымазал себе лицо грязью. Конечно, у него была борода, но он понимал, что нужно принять все меры предосторожности; в конце концов, будет глупо погибнуть и, возможно, стать причиной гибели остальных из-за капли пота на бледной щеке. Он погрузил руку в грязь и набрал немного земли. В следующее мгновение его чуть не вырвало: он понял, что засунул руку в изъеденное червями мертвое тело. Через несколько секунд Кингсли овладел собой и, вытерев вонючую руку, на которую налипли черви, о залитую кровью шинель, пополз дальше. Однако вскоре ему вновь пришлось замереть: он увидел, как взлетела сигнальная ракета. Через долю секунды все поле озарилось неожиданно приятным, серебристым светом. Ползущие впереди замерли. Кингсли тоже застыл, инстинктивно поняв то, чему учат солдат: когда взрывается сигнальная ракета, единственная возможность спастись — это не шевелиться. Инстинкт толкает человека броситься на землю, но именно движение выдает ваше присутствие наблюдателю. Хорошо подготовленная команда Эдмондса это понимала, и все солдаты превратились в статуи, а затем, когда свет потух, продолжили движение.