Бен Элтон - Первая жертва

Капитан Эдмондс держал быстрый темп. Его отряд определенно знал этот участок, потому что здесь было полно воронок и препятствий, на которые Кингсли точно напоролся бы, пробирайся он в одиночку. Видимо, вылазке предшествовала очень тщательная разведка; Кингсли только теперь понял, сколько времени наблюдатели проводили, неподвижно лежа на нейтральной полосе. Немецкая проволока действительно была их передовой.

Они добрались до пункта назначения всего за двадцать пять минут и остановились перед немецкой проволокой. Кингсли держался незамеченным позади группы. Капитан Эдмондс жестом отдавал приказы: снаряды не причинили проволоке серьезных повреждений, и им предстояло ее перерезать. Этим занялись двое или трое, работая в почти полной темноте, всего в десяти ярдах от врага. Еле слышный лязг перерезаемой проволоки приводил солдат в ужас; если их засекут в этот момент, они провалят задание и почти наверняка погибнут. Были четко слышны голоса немецких солдат, и Кингсли, для которого немецкий язык был как родной, без труда понимал их разговор. В основном беседа не представляла собой никакого интереса. Часовые скучали, они слишком устали и закоченели под дождем, поэтому говорили разве что о погоде и куреве, но двое парней все же вели оживленный спор, хотя и старались говорить тихо. Их разговор мало отличался от того, что вели попутчики Кингсли у железнодорожного вагона — тогда, во время стоянки.

— Говорю тебе, это война между двумя правящими классами. И мы в ней сражаемся как полные идиоты! Я — водитель трамвая из Франкфурта. Какое отношение это имеет ко мне? Это такая глупость, что плакать хочется.

Другой солдат не соглашался.

— Эту войну начали англичане, — сказал он.

— Зачем? — ответил первый. — Зачем они ее начали?

— Потому что они ублюдки, вот почему, и еще — они на содержании у евреев. И американцы тоже поэтому воюют, потому что они все евреи.

Ну да, подумал про себя Кингсли, вот он — элемент немецкого национализма, который в Британии, слава богу развит гораздо слабее. Немцы всегда любили обвинять евреев.

— Дело ни в каких не в евреях. Все дело в капитализме, понятно тебе, придурок?

— Ага! Вот именно! А кто придумал капитализм?

— Ты, наверное, думаешь, что евреи.

— Конечно, а кто же еще, и коммунизм тоже они придумали.

— Но коммунизм — противоположность капитализма.

— Видишь, какие они хитрые? Все-то при них: и оба конца, и середина в придачу.

Последняя проволока была перерезана, и теперь люди Эдмондса аккуратно отгибали ее, чтобы можно было пройти. Кингсли поверить не мог, что они так долго остаются незамеченными, но это была правда, и теперь их час настал. Перед ними были три лаза; солдаты аккуратно достали оружие и проползли за проволоку Кингсли последовал их примеру, подумав, что эта битва будет так же стара, как и само человечество, — отчаянная рукопашная схватка. В руках у солдат были топоры и дубинки. Некоторые из орудий они наверняка изготовили сами во время свободных часов в окопах; он увидел булавы с шипами и копья, на концах которых иногда торчало короткое лезвие. Древний человек шел в битву точно так же, он бросался на противника и пытался зарезать, заколоть или забить его до смерти.

Отсек траншей, на который предстояло напасть, был выбран очень тщательно. Разведка шла три прошлых ночи, а Королевская авиация сделала несколько фотографий. Здесь были две большие землянки, к которым с двух сторон вели окопы, и если британцам удастся сразу проникнуть в окопы, некоторое время можно будет удерживать периметр, в то время как основная битва развернется в центре.

Кингсли наблюдал за тем, как началась атака. Пробравшись за колючую проволоку к выступу немецкого окопа, двадцать британцев поднялись на ноги и кинулись вниз, на головы беседующих немецких солдат. Когда послышались первые удары и крики, Кингсли подполз к брустверу и начал вглядываться в темноту, где скрежет металла перемежался с недоуменными криками немцев и воплями, от которых кровь стыла в жилах.

— Бомбы в дыру! Давай, — крикнул Эдмондс, и Кингсли увидел, как солдаты приблизились к тускло сияющим полоскам света, отмечавшим входы в подземный комплекс. Оттуда уже лезла пара немцев, которые пытались поднять ружья, но, едва появившись, получали либо пулю, либо удар штыком. Затем в землянки швырнули ручные гранаты Миллса, и почти немедленно за громкими взрывами последовал хор криков и жалобных стонов.

Взлетела ракета, и вокруг вдруг стало светло как днем. Британцы в дикой, яростной злобе размахивали оружием, а немцы, разговор которых Кингсли слушал всего несколько секунд назад, были уже мертвы или умирали. На периферии немцы забивали подходы к окопам, пытаясь добраться до британцев, но их натиск сдерживали английские солдаты, охранявшие зону сражения. Кингсли видел капитана Эдмондса в самой гуще событий: у его ног лежала пара трупов, и он как раз выпустил пулю в третьего, тучного солдата, который размахивал поварским черпаком. Кингсли лежал плашмя на бруствере, не сводя глаз с револьвера Эдмондса.

Из темноты воронок, из облаков дыма начали появляться контуженые и раненые немцы. Их тут же убивали и сваливали в кучу, блокируя подходы и заглушая крики изнутри.

— Карстерс, Смит! Присмотрите за флангами, — крикнул Эдмондс. Кингсли огляделся и увидел то, что Эдмондс заметил еще раньше: двое или трое английских солдат погибли, а немцы отодвигали оставшихся защитников прямо в гущу рукопашной.

— Плохи дела, парни! Чертовски плохи, готовимся к отступлению! — крикнул Эдмондс.

Кингсли решил, что великолепный офицер на минуту опоздал с приказом. Подоспевшие на помощь своим товарищам немцы теперь уже почти добрались до англичан, и битва поражала своей яростью и агрессивной энергией. Кингсли вдруг вспомнил невероятные сцены из американского кино, когда в салуне где-нибудь на Диком Западе начиналась безумная драка, в которой все колотили друг друга без разбора. Окоп представлял собой массу судорожно машущих руками людей.

Взглянув вниз, Кингсли увидел, как Эдмондс набрал в грудь воздуха, чтобы отдать следующий приказ, и в этот момент немец вонзил ему в спину штык. Вместо слов из его открытого рта полилась кровь. Он упал лицом на доски и выронил револьвер.

Кингсли перепрыгнул через бруствер и рванул вниз, в толпу. Он ни на секунду не задумался и не стал колебаться. С самого первого момента, едва приняв задание от Камминга, он знал, что наверняка подвергнется опасности, но ведь точно такой же опасности каждый день подвергались миллионы других людей. С момента прибытия во Францию он испытывал своего рода мрачное удовлетворение при мысли, что теперь сможет показать тем, кто называл его трусом, на что он способен; наконец он сможет разделить опасности, с которыми сталкивались его соотечественники, и не идти при этом на компромисс со своей совестью.