Марк Миллз - Дикий сад

Эти скульпторы, объявил Гарри, составляют новое движение. Смелые абстракции предшественников — не для них. Их творения уходят корнями в послевоенный мир разрушенных домов и поломанных судеб. Их язык — язык ужаса и страха. Они врываются в человеческую форму, сдирают с нее кожу, отрывают члены, отбрасывая все ненужное. И в конечном итоге представляют миру армию созданий — отчасти людей, отчасти зверей, отчасти машин. Как сказал Гарри один из его преподавателей в Коршеме, «примерно то же самое увидишь, если заглянешь в танк „шерман“ после прямого попадания».

Движение охватило всю Европу — новая геометрия страха, — и, пока есть войны или сохраняются их перспективы, оно будет значимым.

Адам слышал эту речь не раз и не два, но теперь она звучала убедительнее, почти проникновенно. На синьору Доччи и Антонеллу она произвела еще более сильное впечатление, вызвав вопросы, на которые Гарри с готовностью ответил. Наблюдая за братом, Адам ощутил что-то похожее на гордость. Гордость, впрочем, слегка умерялась завистью — не все способны с таким жаром защищать избранный путь.

Синьора Доччи отправилась наконец наверх, и Антонелла сочла это сигналом для себя и собралась домой. Переубедить ее не удалось — впереди трудная неделя. Адам предпочел бы услышать другое, но — делать нечего — довольствоваться пришлось малым: он тайком сжал ее руку в тот момент, когда она поцеловала его в щеку на прощание.

Когда братья остались вдвоем, Гарри кивнул через плечо в сторону нависавшей над ними виллы:

— Наверное, трудновато обогреть такую зимой.

— Наверное.

— Что у нее с лицом?

— Дорожный инцидент.

— Ты ее трахаешь?

— Нет.

— М-м-м.

— Я не трахаю ее, Гарри.

Гарри посмотрел на него изучающе:

— Верю.

— Ты снял камень с моей души.

— А как насчет синьоры Фанелли? Хозяйки пансиона?

Сердце сжалось — откуда Гарри узнал о ней? Ах да, он же сам сказал брату обратиться, если что-то понадобится, в пансион.

— Не смеши меня.

— Чертовски хороша. К тому же ты, по-моему, в ее вкусе.

— Скажи мне, ты долго с ней общался? Минуту или две?

— Вы оба — темные лошадки. Ты такой же скрытный, как она. Да, я так и вижу, как вы развлекаетесь.

— Ошибаешься. Твое знаменитое шестое чувство дало сбой.

Гарри пожал плечами:

— Может быть. Да. Если подумать… Трахать ее — почти то же, что забавляться с тетушкой Джоан.

— Ну, она вовсе не такая старая.

Адам слишком поздно понял, что попал в искусно поставленную братом ловушку.

— Я так и знал! — воскликнул торжествующе Гарри.

— Не ори, тут рядом спальня синьоры Доччи.

Гарри оглянулся и сделал большие глаза.

— Что, и ее тоже?

— Гарри… — прошипел Адам.

— Ну ты ловкач. А она роскошная женщина и, судя по всему, далеко не безгрешная.

Поддаваться на провокации брата Адам не собирался.

— Ну же, поделись деталями.

— Нет.

— Ну хоть чем-то.

— У тебя с этим так плохо?

Гарри коротко хохотнул.

— Вообще-то да.

Его интересовало, намерен ли Адам рассказать о своих приключениях Глории. Не в первый уже раз он отозвался о ней как о девушке, которой «нравится убивать животных».

— Ее семья — охотники да стрелки.

— А твоя живет в Пэрли, известном также как задница Кройдона.

— И что?

— Так ты расскажешь ей?

— Она со мной порвала.

Гарри задумчиво кивнул.

— Что ж, не могу сказать, что я так уж расстроен. Она никогда мне не нравилась.

— Знаю. Ты сам ей об этом сказал.

— Я?

— Не помнишь? А она помнит.

Гарри тяжело вздохнул.

— Это почти то же самое, что родители и дети. Они слишком близки и не в состоянии увидеть, насколько уродливы эти маленькие паршивцы. — Он закурил. — Любовь не слепа — она ослепляет.

— Какая глубокая мысль. И кто же ее высказал?

— Наверное, Джеймс Бонд.

— В один из редких моментов меланхолии.

Гарри рассмеялся, но Адам не позволил себе расслабиться и понизить бдительность. Как и ожидалось, Гарри попытался перевести разговор на других университетских друзей Адама.

— Посмотри в лицо фактам и признай очевидное — ты не один из них. Они все такие… такие, черт бы их побрал, богатенькие.

— Но все равно люди.

— Да, люди. Люди, которым нравится, когда они нравятся людям. Да, их устраивает, что ты такой красавчик, что у тебя есть кой-какие мозги и даже чуток чувства юмора. Но тот хмырь, с которым ты водишься, как его там? Тот, с большими ушами и глоткой, как пожарный шланг? У него еще папаша прибрал к рукам половину Херефордшира…

— Таркуин.

— Точно, Таркуин. Неужели ты не видишь, что он смеется над тобой? Потешается.

— Ты видел его всего только раз.

— Говорю тебе, он позабудет про тебя, как только выйдет в настоящий мир. А ты будешь продавать страховки.

— Я буду работать у Ллойда.

— Вот и я про то.

Адам постарался сдержаться.

— Ты ничего не знаешь о моих отношениях с друзьями.

— Я видел все, что хотел.

— И ты не можешь вот так запросто списать два года моей жизни.

— Это еще почему? Ты же их списал.

— Отвали, Гарри.

Гарри подался к столу и ткнул сигаретой в пепельницу.

— Пожалуй, на этом я тебя и поймаю. Забыл уже, когда спал, а завтра рано вставать.

— Уезжаешь?

— Размечтался. Смотаюсь во Флоренцию.

Поднимаясь наверх, Гарри спросил, не найдется ли для него какой-нибудь одежды. Натянув брюки, рубашку и пиджак, он встал перед зеркалом.

— Господи, просто маленький лорд Фаунтлерой. И немного мелочишки.

— Я ведь уже послал!

— Поверь, тебе этого лучше не знать.

— И все-таки хотелось бы узнать.

— Та девчонка, швейцарка, вернулась.

— Ты прав, я и слышать не хочу.

Брат уже выходил из комнаты, когда Адам спросил:

— Зачем ты здесь, Гарри? В Италии?

Гарри замялся:

— Знаешь, я не уверен, что ты готов это услышать.

— Послушайте, Холмс, это же не Гигантская крыса Суматры?

Его лицо расплылось в улыбке. Это была их давняя, еще с детства, шутка: ссылка на один из рассказов Конан-Дойля, в котором Холмс мимоходом упоминает об ужасном случае с Гигантской крысой Суматры, «истории, к которой мир еще не готов».

— Черт бы вас побрал, Ватсон, — бросил в тон брату Гарри, — я же просил никогда о ней не вспоминать.

Верный слову, Гарри поднялся рано, так что, когда Адам наконец проснулся, брата на вилле уже не было.

Перспектива провести целый день без оглядки на непредсказуемого родственника немало его порадовала. В последнее время работа затормозилась и почти остановилась, а чтобы сосредоточиться, нужны время и уединение.

Накануне он допоздна читал «Божественную комедию», вместе с Данте проходя через Рай к поэтическому финалу. В отличие от поэта Адам не удостоился ни божественного прозрения, ни откровения вроде того, что пережил Савл по пути в Дамаск. Аполлон упоминался только раз — после того, как Данте и Беатриче поднялись из Чистилища в Рай, поэт обратился к солнечному богу с просьбой помочь ему на последних стадиях путешествия.