Пол Доуэрти - Соглядатай Его Величества

— Мастер Корбетт, — окликнули его.

Чиновник застонал и поднялся со скамьи. Ему навстречу, пробираясь сквозь толпу, шел по двору Ранульф. Его рыжие волосы пламенели, как сигнальный огонь, над белым встревоженным лицом. Лет десять назад Корбетт спас воришку Ранульфа от виселицы, теперь тот стал верным слугой и спутником, по крайней мере, внешне выглядело это именно так, хотя Корбетт понимал, что Ранульф атт Ньюгейт по-прежнему не прочь разжиться за счет ближнего своего, в том числе и Корбетта. Ранульф мог лгать, обманывать и предавать с ловкостью, неизменно поражавшей и забавлявшей чиновника, а страсть парня к чужим женам, полагал Корбетт, рано или поздно приведет его слугу к внезапной и жестокой кончине.

Вот теперь Ранульф разыгрывал взволнованного, озабоченного слугу, втайне надеясь застигнуть врасплох своего скрытного, невозмутимого господина.

— Там Бласкетт! — проговорил запыхавшийся Ранульф. — Он говорит, что мы скоро отправляемся, и спрашивает, собрана ли и навьючена наша поклажа. — Бласкеттом звался напыщенный и чванный, как павлин, стюард графа Ланкастерского. Этот человек любил власть и всю ее мишуру не меньше, чем другие любят золото.

— Твоя поклажа навьючена, Ранульф? — спросил Корбетт.

— Да.

— И мы готовы отправиться в путь?

— Да?

— Ну так сообщи об этом милорду Бласкетту!

Ранульф ответил понимающим взглядом, словно ему только что доверили величайшую тайну, кивнул и, повернувшись, поспешил обратно в монастырь, чтобы продолжить там свою злокозненную травлю тщедушного Бласкетта.

Английское посольство тронулось в путь как раз в тот миг, когда монастырские колокола ударили час третий . За воротами монастыря англичан поджидал французский эскорт — герольд Филиппова двора, выряженный в великолепные алые и черные одеяния, трое невзрачных секретарей и два рыцаря в полудоспехе: из-под камзолов виднелись голубые с золотом нагрудники, свидетельство принадлежности к французскому королевскому двору. С ними была охрана — несколько тяжеловооруженных всадников, с виду бывалых вояк, в безрукавках вареной кожи, в стальных панцирях и толстых суконных штанах, заправленных в ботфорты. Корбетт наблюдал, как Ланкастер и Ричмонд беседуют с рыцарями, обмениваются бумагами. Затем конный эскорт выстроился по обе стороны от английского посольства, и все тронулись в путь.

Нормандская земля оказалась плоской и бурой. Зима еще не выпустила ее из своей железной хватки. Кое-где отважные крестьяне, подпоясав домотканые плащи, нахлобучив на глаза суконные колпаки, пытались разрыхлять почву для сева, а позади них трудились семьи — женщины и даже маленькие дети. Они разбрасывали золу, известь или навоз, удобряя почву. После разоренного войнами короля Эдуарда графств Уэльса здешние края показались Корбетту вполне зажиточными. Однако вспомнилось ему и высказывание Жака де Витри: «Сколько крестьянин добудет усердными трудами за целый год, столько господин проест за единый час». Законы тут были суровы, и владельцы поместий, живущие в своих обнесенных высокими стенами и глубокими рвами домах из дерева и камня, вершили здесь правосудия больше, нежели их собратья в Англии: у каждого скрещения дорог стояла плаха или колодки.

Деревни являли собой скопления домиков — каждый со своим садиком, окруженным изгородью и канавой, — но особенно Корбетта поразило обилие городков и городишек. Одни из них существовали уже давно, а другие возникли лишь несколько десятилетий назад. Каждый такой город защищала крепостная стена, а жилые дома теснились вокруг аббатства, кафедрального собора или церкви. Иногда англичане останавливались на постой в таких городках, вроде Нуайона или Бови, где находился или гостеприимный приорат, или достаточно просторная таверна, чтобы приютить их всех. В остальных же случаях ночлег им обязаны были предоставлять поместья, кому бы они ни принадлежали. Французские рыцари потрясали своими приказами, именем короля требуя провианта: злополучному владельцу или управляющему вменялось в обязанность накормить посланников и всю их свиту. И все-таки, несмотря на подобное гостеприимство, французский экскорт обращался с Корбеттом и его английскими спутниками угрюмо и бесцеремонно. Собственно, Корбетт не удивлялся: ведь между Францией и Англией сохранялось состояние вооруженного перемирия, судя по всему — вряд ли долгого.

Вскоре Корбетт устал от нескончаемых, ежедневных дорожных забот, хотя люди вроде Бласкетта словно упивались мелочами и болтовней, пересудами — кто где сидел, кому сколько денег причитается: все же какая честь — оказаться в числе посланцев во Францию! Корбетт знал, что многие его сослуживцы с радостью ухватились бы за такую возможность и обратили бы ее к своей выгоде, несмотря ни на стертые в кровь задницы и на ляжки, ни на кишащие крысами постоялые дворы, ни на протухшее мясо и прокисшее вино, от которого пучило живот, а все путешествие превращалось в сущий кошмар. Общество сильных мира сего отнюдь не служило утешением: Ланкастер был недоброжелателен, презрителен и молчалив, Ричмонд, исполненный сознания собственной значимости, желал поскорее забыть свою недавнюю военную экспедицию в Гасконь, сделавшую его посмешищем для английского двора. Секретарь, Уотертон, казался приятным молодым человеком, но он чаще всего держался в сторонке, если только не появлялись женщины — тогда он мог потягаться с Ранульфом в мужской доблести. По ночам до Корбетта то и дело доносился то гвалт попойки, то шлепки по пышному бедру, то хихиканья, то взвизги и стоны любовной возни.

Но за тяготами путешествия Корбетт ощущал тревожную настороженность. Как только они покинули Булонь, Корбетта оставило ощущение, что за ним кто-то наблюдает, но он чувствовал, что главы английского посольства не доверяют друг другу. Король Эдуард поведал Корбетту, что Ланкастер, Ричмонд и Уотертон, а также молодой и молчаливый Генри Истри, монах из Кентербери и нотариус архиепископа Винчелси, посвящены во все тайные дела Эдуардова совета, так что любой из них может быть тем изменником, который выдает французам важные сведения и предает в их руки самую жизнь англичан.

Корбетт тихонько наблюдал за Истри, Уотертоном и обоими графами, но в их поведении не было ничего особенного, они, похоже, испытывали к французам такую же неприязнь, как и остальная свита. Никто из них не вступал сверх положенного в общение с эскортом и не делал попыток, даже тайных, сноситься с французскими властями в тех городах, через которые проезжало посольство.

На то, чтобы добраться до Парижа, ушло две недели, и это была самая скучная и утомительная поездка в жизни Корбетта. Чиновник соловел от муторной повседневности и только задним числом понял, что это было идеальное время для засады. Они ехали по широкой, наезженной бовэской дороге, которая поворачивала в Париж, и в том месте, где ее обступали густые заросли деревьев, на посольство напали. Нападавшие были одеты в черное, их лица скрывали красные капюшоны. Выскочив из зарослей, они, как вихрь, налетели на англичан. Французский эскорт развернулся, начальники обнажили мечи и принялись выкрикивать приказы.