Пол Доуэрти - Соглядатай Его Величества

Корбетт, выхватив свой длинный кинжал, поворотил коня и приготовился защищаться, больше всего опасаясь, как бы кто-нибудь из врагов не приблизился к нему сзади и не нанес молниеносного удара в шею. Он почувствовал, что находится в гуще битвы, и со страхом глядел на грозных всадников, пробивавшихся к нему. Корбетта удивило, почему разбойники выбрали именно середину колонны, а не головную часть, где ехали Ланкастер и Ричмонд, и не хвостовую, где можно было поживиться поклажей с повозок. Над ним нависла фигура конника в развевавшемся плаще, с глазами, злобно блестевшими сквозь прорези в капюшоне, — он уже занес булаву для смертельного удара. Корбетт припал к шее лошади и, выбросив вперед руку с кинжалом, вонзил его в открытый живот противника, однако у того под плащом оказался доспех. Корбетт услышал скрежет металла о металл и почувствовал, как по руке волной пробегает боль. Тем не менее удар заставил врага выронить булаву и обратиться в бегство, держась за живот.

Корбетта, мокрого от пота, в ужасе вертевшегося на месте, окружали противники, тогда как остальные англичане уже начинали одерживать верх, да и французский эскорт, поначалу нерасторопный, как заметил Корбетт, давал почувствовать свое присутствие. Раздавались крики, проклятья, люди валились, застревая в седлах, из открытых ран хлестала кровь; в воздух взлетали секиры, кинжалы и дубинки, и до Корбетта доносился леденящий свист арбалетных стрел. Тут прискакал Ранульф — лицо в крови, взгляд безумный, белая пена на губах. Он издал глухой стон, но Корбетт не замечал его, дико озираясь по сторонам и пытаясь увидеть, кто этот арбалетчик — свой или чужой. Как вдруг — так же неожиданно, как и появились, — нападавшие с топотом унеслись прочь в клубах пыли.

Корбетт замер, припав к лошадиной шее, и старался побороть приступ тошноты, грозивший опозорить его. Когда судороги в гортани прошли, он огляделся: на дороге валялись простертые тела, люди вопили и изрыгали проклятья, держась за свежие раны. Длинная колонна была нарушена: две лошади пали, еще одна в агонии била копытами, извергая изо рта кровь. Постепенно порядок восстановился. Было несколько убитых — двое солдат, поваренок из челяди графа Ричмонда и один из нападавших. Ланкастер и Ричмонд громко кричали: «Разбойники — вблизи самого Парижа!», «Никакой защиты!», но рыцари только пожимали плечами и хмуро спрашивали в ответ, неужели и в Англии нет разбойников.

Ланкастер вмешался и созвал совет, пригласив Ричмонда, Уотертона, Истри и Корбетта. Они собрались и смотрели с дороги, как приставы восстанавливают порядок, как лекарь перевязывает раненых. Французские рыцари тем временем отправились за телегой, чтобы отвезти убитых и тяжелораненых в ближайшее поместье. Ричмонд разрумянился, похоже, ему не терпелось похвалиться тем, как доблестно он орудовал мечом. Уотертон выглядел встревоженным, но на нем не было ни царапины. Истри был опечален, но держался холодно-отстраненно, ему хотелось поскорее вернуться к раненым и оказать им утешение. Ланкастер был в бешенстве, от гнева его бледное лицо покрылось пятнами.

— Разумеется, — начал граф, — я лично выражу Филиппу Четвертому возмущение по поводу этого нападения. Нам еще предстоит решить, — тут он похлопал свою лошадь по загривку и оглядел всех собравшихся, — кто на нас напал — разбойники или нарочно нанятые головорезы. Я склоняюсь к последнему. — Когда Ланкастер умолк, слушатели вполголоса принялись выражать согласие.

— Если это так, — тут голос графа понизился до хриплого шепота, — значит, предатель среди нас.

— Почему? — отрывисто спросил Корбетт. — Милорд, ведь путь нашего следования был составлен еще в Англии, а топот от нашей кавалькады оповещает о нашем прибытии, наверное, пол-Нормандии.

Взгляд Ланкастера снова скользнул на спокойного, сдержанного чиновника. Ему не нравился Корбетт: уж слишком он осмотрителен, думал граф, слишком уверен в себе. Корбетт заметил в глазах Ланкастера искорку неприязни и не стал приставать с дальнейшими вопросами. Английский чиновник знал, что делает, возражая графу: пускай даже предатель находится среди них, но ведь бурные, необоснованные обвинения любого заставят переполошиться и насторожиться, и потому установить истину будет лишь труднее. Граф и сам понимал это.

— Думаю, — продолжил он, — что предатель среди нас, но, достигнув Парижа, мы снесемся с Симоном Фовелем, одним из тамошних соглядатаев нашего короля. Быть может, он слышал молву или сплетни, которые смогут прояснить для нас эти загадки.

Англичане спустились на дорогу, и заново выстроившаяся колонна начала медленно приближаться к предместьям Парижа. Корбетт занял свое место, сообщив встревоженному Ранульфу, что он цел и невредим и хорошо бы его слуга закрыл рот и оставил его в покое. Ранульф насупился и что-то сердито забормотал себе под нос, а Корбетт принялся размышлять о случившемся нападении. Он слышал, как один из французов-сопровождающих кричал, что убитых разбойников невозможно опознать — при них не было никаких бумаг, а на одежде и оружии — ни эмблем, ни иных знаков. Корбетта это не удивило: значит, нападение и вправду замышлялось заранее. По-настоящему тревожило его другое: по-видимому, главный удар был нацелен непосредственно на него самого, Корбетта. Значит, раздумывал он, кто-то счел его настолько опасным, что затеял ради него столь опасную вылазку. Кто мог передать французам подобное известие из Англии? Корбетт поплотнее закутался в плащ — его била дрожь, и не только от пронизывающего ветра.

Под яростным кусачим ветром всадники теснее прижимались к спинам лошадей, силясь защититься от холодных порывов, свистевших сквозь пустые глазницы окон и проломы в полуразрушенных стенах старинной церкви. Вожак, наемник-бретонец, бранился и притоптывал ногами, пытаясь хоть немного согреться. Злился он и на неудачу, которой завершилось его нападение, ему неприятно было думать о предстоящем разговоре с чиновником и главным осведомителем Филиппа IV, месье де Краоном, который теперь пробирался через развалины на встречу с ним. Суеверному уму бретонца французский сановник, малорослый и смуглый, закутанный в толстый черный шерстяной плащ, казался исчадьем ада. Обычно бретонец никого не боялся, но подобно тому, как от женщины исходит запах духов, от месье де Краона исходил запах власти, и этот человек знать не желал ни возражений, ни поражений.

Де Краон откинул капюшон плаща и подошел к бретонцу совсем близко.

— Вы напали на них? — Голос чиновника звучал мягко и любезно.

— Да, напали.

— И убили того человека?

Бретонец покачал головой.

— Нет, не убили, — ответил он и тут же отпрянул, заметив внезапно впыхнувшую ненависть во взгляде де Краона. Казалось, де Краон едва сдерживается. Он развернулся назад, прошел несколько шагов прочь, а потом возвратился, и единственным признаком его гнева было то, что он беспрестанно покусывал нижнюю губу. Он вытащил из-под полы мантии шесть мешочков золота.