Энн Перри - Скелет в шкафу

Ивэна Монк нашел в полицейском участке, и они поделились сведениями, добытыми в течение дня. Ивэн откровенно устал. Хотя он и предвидел, что труды его плодов не принесут, тем не менее сержант был подавлен, когда все так и случилось. Видимо, в глубине души он еще на что-то надеялся.

— Даже ничего похожего на амурные истории, — сетовал он, сидя на подоконнике в кабинете Монка. — От прачки Лиззи я только и узнал, что она полагает, будто посыльный сохнет по Дине, горничной. Девица высокая, белокурая, кожа — как сливки, а талия такая, что можно в кулак сжать. — Ивэн вылупил глаза, видимо вызвав в памяти образ горничной. — Но это едва ли можно назвать ценными сведениями. По-моему, от этой Дины в восторге и посыльные, и грумы. Мне она тоже пришлась по душе. — Ивэн улыбнулся, видимо предлагая не принимать его замечание всерьез. — Но сама она никому не собирается отвечать взаимностью. По общему мнению, она метит гораздо выше.

— Это все? — кисло спросил Монк. — Вы целый день провели на половине слуг и только это и выяснили? А насчет семейства — ничего?

— Пока да, — виновато сказал Ивэн. — Но я не отчаиваюсь. Другая прачка, Роз, хорошенькая девушка, маленькая, смуглая, глаза — как васильки, и, кстати, весьма живая мимика… Так вот она терпеть не может лакея Персиваля, из чего я заключаю, что раньше их отношения были куда теплее…

— Ивэн!

Сержант с невинным видом широко раскрыл глаза.

— Я основываюсь на наблюдениях горничной Мэгги и камеристки Мэри, особ, весьма приметливых во всем, что касается амурных историй. А другая горничная, Энни, — и вовсе ненавидит бедного Персиваля, правда, за что — не говорит.

— Это многое проясняет, — язвительно сказал Монк. — Такие неопровержимые улики можно предъявить любому суду присяжных.

— Не относитесь к этому так пренебрежительно, сэр, — вполне серьезно отозвался Ивэн, слезая с подоконника. — Молоденькие девушки вроде этих двух, которым просто нечем больше занять свои головки, бывают обычно весьма наблюдательны. Мысли у них, конечно, коротенькие, вечные хиханьки да хаханьки, но они многое при этом подмечают.

— Возможно, — с сомнением сказал Монк. — Но чтобы удовлетворить Ранкорна и закон, нам придется изрядно потрудиться.

Ивэн пожал плечами.

— Я отправлюсь туда завтра, но уже и не знаю, кого и о чем спрашивать.

Септимуса Монк нашел в трактире, где тот по обыкновению завтракал. Заведение располагалось неподалеку от Странда и посещалось в основном актерами и студентами-юристами. Внутри группами толпились молодые люди, страстно спорили, жестикулировали, простирали руки и тыкали пальцами в невидимую публику, причем издали трудно было сказать, к какому именно воображаемому залу обращается в данный момент оратор: судебному или зрительному. Пахло элем и опилками; а в это время дня к обычным ароматам примешивались еще и запахи вареных овощей, подливки и свежего печенья.

В течение нескольких минут Монк, со стаканом сидра в руке, оглядывал публику и наконец заметил в углу Септимуса, одиноко восседающего на обитом кожей табурете. Он пересек трактир и сел напротив.

— Добрый день, инспектор. — Септимус отнял от губ кружку, и Монк понял, каким образом тот узнал о его появлении, не отрываясь от эля. Дно кружки было стеклянным — древняя выдумка, с помощью которой пьющий мог увидеть приближение врага, что было жизненно необходимо в те дни, когда мужчины носили мечи, а драки в трактирах случались сплошь и рядом.

— Добрый день, мистер Терек, — ответил Монк, после чего выразил восхищение кружкой, на которой, кстати, было выгравировано имя Септимуса.

— Я ничего не могу добавить к тому, что уже сказал, — сразу предупредил его Септимус с легкой грустной улыбкой. — Если бы я знал, кто убил Тави, или хотя бы догадывался о мотиве, я бы пришел к вам сам, не дожидаясь, пока вы меня здесь найдете.

Монк отхлебнул свой сидр.

— Я пришел сюда потому, что, полагаю, здесь нас никто не будет перебивать, как на Куин-Энн-стрит.

Бледно-голубые глаза Септимуса на секунду весело вспыхнули.

— Вы имеете в виду Бэзила с его вечным брюзжанием? Ну, о том, что я должен вести себя как джентльмен, коим я давно уже не являюсь, поскольку не могу позволить себе такую роскошь, что и вовсе пропал бы, если бы не его благодеяния…

Монк решил не обижать его своей уклончивостью.

— Да, приблизительно так, — согласился он.

Неподалеку от них белокурый юноша, чем-то напоминающий Ивэна, пошатнулся в притворном отчаянии, схватился за сердце и разразился прочувствованной речью, обращаясь к своим друзьям за соседним столиком. Прошла минута, другая, а Монк так и не решил, кто же все-таки перед ним: начинающий актер или будущий адвокат, защищающий воображаемого клиента. С ехидством он вспомнил Рэтбоуна, представив его зеленым юнцом в подобном трактире.

— Я не вижу здесь военных, — заметил он, взглянув на Септимуса.

Терек улыбнулся в кружку.

— Кто-то уже рассказал вам мою историю?

— Мистер Киприан, — ответил Монк. — Причем с большим сочувствием.

— Похоже на него. — Септимус скорчил гримасу. — Теперь спросите о том же самом Майлза, и вы услышите совсем другую историю — куда короче, грязнее и без малейшей симпатии к женщинам. А уж если спросить душеньку Фенеллу… — Он сделал большой глоток из кружки. — Она бы наплела вам столько драматических подробностей, что вы бы даже и не поняли: трагедия это или гротеск. Словом, от подлинных чувств и от подлинной боли она бы и следа не оставила. История бы вышла — хоть разыгрывай ее при свете рампы.

— И тем не менее, я смотрю, вам нравится ходить в этот трактир, где собираются актеры всех мастей, — заметил Монк.

Септимус оглядел столы и задержался на мужчине лет тридцати пяти, тощем и странно одетом, с живым лицом, которое выражало скуку и безнадежность.

— Да, мне здесь нравится, — мягко сказал мистер Терек. — Я люблю этих людей. У них хватает воображения подняться над нашей унылой действительностью, забыть поражения, нанесенные им жизнью, ради того, чтобы одержать победу в мире грез. — Черты его лица смягчились, кажется, даже морщины слегка разгладились. — Они способны изобразить любое чувство и сами поверить в свою искренность на час или два. Это требует храбрости, мистер Монк, это требует редкой внутренней силы. Такие люди, как Бэзил, а из них состоит весь мир, находят их нелепыми, но меня они трогают.

За дальним столом грянул взрыв хохота, отвлекший на минуту Септимуса. Затем он снова повернулся к Монку.

— Если мы вопреки самым жестким нападкам повседневности сумеем отринуть ее и поверить в то, во что хотим верить, мы становимся — пусть хотя бы на время — хозяевами собственной судьбы, творим свой собственный мир. Так лучше это делать с помощью искусства, чем с помощью вина или трубки с опиумом.