Энн Перри - Скелет в шкафу

— Нет, — быстро ответил Киприан. — Просто он предпочитает общаться с людьми одного с ним возраста… и, я полагаю, опыта.

Они пересекали Гамильтон-плейс, удачно маневрируя между проезжающими кебами.

— Так я угадал? — спросил Монк, когда они вновь ступили на тротуар.

Киприан промолчал.

— А сэру Бэзилу известно, что мистер Терек время от времени поигрывает в карты? — настаивал Монк.

Киприан набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Монк понимал, что ему неприятно отвечать на такой вопрос и что он явно скрывает грешки Септимуса от отца. Эта черта Киприана тоже понравилась Монку.

— Наверное, нет, — сказал Киприан. — Но я буду весьма вам обязан, если вы не станете информировать об этом отца без крайней необходимости.

— Я не думаю, что такая необходимость возникнет, — согласился Монк. Он уже сделал вывод, основанный на особенности клуба, из которого недавно вышел Киприан. — Это же относится и к вашей склонности к азартным играм, сэр.

Киприан остановился и повернулся к Монку, широко раскрыв глаза. Впрочем, вглядевшись в лицо инспектора, он расслабился, и губы его тронула легкая улыбка. Оба продолжили свой путь.

— А знала ли об этом миссис Хэслетт? — спросил Монк. — Не может ли так быть, что, услышав о картежных подвигах мистера Терека, она намекнула ему об этом?

— Понятия не имею, — с несчастным видом откликнулся Киприан.

— Что еще могло их связывать? — продолжал Монк. — Общие интересы, похожие судьбы… Что обычно сближает людей? Мистер Терек был вдовцом?

— Нет… Он никогда не был женат.

— Но ведь не всегда же он обитал на Куин-Энн-стрит! Где он жил до этого?

Киприан шел молча. Они миновали Гайд-парк, несколько минут плутали среди движущихся карет и кебов, тележек торговцев и метельщика, поспешившего убрать свежий помет с их дороги в надежде, что джентльмены бросят ему монетку. Монку было приятно видеть, что Киприан не обманул его ожиданий, и сам поспешил сделать то же самое.

Вскоре они достигли начала Роттен-роуд и зашагали по траве к Серпантину. Несколько джентльменов проехали верхом вдоль улицы, копыта глухо ударяли о влажную землю. Двое всадников громко засмеялись и пустили лошадей галопом, забренчали сбруи. Три женщины проводили их взглядами.

Киприан наконец собрался с мыслями.

— Дядюшка Септимус был военным. Ему пришлось уйти в отставку. Этим и объясняется его нынешнее бедственное положение. Отец принял его в дом. Иного выхода для дядюшки Септимуса просто не предвиделось — будучи младшим сыном, он ничего не унаследовал от своего отца.

— Как это все печально, — сказал Монк искренне. Он легко мог представить себе, как страшно разом лишиться всего: денег, офицерского достоинства, положения в обществе. Когда человека изгоняют из армии, все отворачиваются от него, и он становится совершенно одиноким и беспомощным.

— Но причиной было не бесчестье и не трусость, — продолжал свой рассказ Киприан, и голос его звучал с неподдельной горечью и сочувствием. — Он влюбился, и любовь его не была безответной. По его словам, не существовало никакой преступной связи, но это не меняет дела…

Монк был озадачен. Услышанное просто не имело смысла. Офицерам не возбраняется жениться, многие из них имеют семьи.

Лицо Киприана исполнилось жалости и горькой иронии.

— Я вижу, вы не понимаете. Сейчас все поймете. Это была жена полковника.

— О… — К услышанному добавить было нечего. Подобные случаи считались несмываемым оскорблением. Была затронута честь и даже больше того — тщеславие. Униженный полковник, не в силах отомстить иначе, пустил в ход свою власть. — Понимаю.

— Да. Бедный Септимус. Он так никогда больше никого и не полюбил. Тогда ему было за сорок, он дослужился до майора, имел прекрасную репутацию. — Киприан замолчал, потому что навстречу им шла пара, судя по всему, знакомые, ибо они обменялись с ним вежливыми кивками. Поправив цилиндр и подождав, когда пара отойдет подальше, Киприан продолжил: — Он и сам стал бы полковником, если бы его семья могла себе это позволить… Но офицерские патенты в те времена стоили весьма недешево. И чем выше чин… — Он пожал плечами. — Так или иначе, его офицерской карьере пришел конец. Септимус был в ту пору мужчиной средних лет, всеми презираемый и без гроша в кармане. Понятно, что он обратился за помощью к маме и вскоре поселился в нашем доме. И если он ударяется подчас в азартную игру, кто может осуждать его за это? В его жизни не так уж много радостей.

— Но ваш отец этого бы не одобрил?

— Нет, не одобрил бы. — Лицо Киприана на секунду стало сердитым. — Тем более что дядюшка Септимус, как правило, выигрывает.

Монк предположил наудачу:

— Зато вы, как правило, остаетесь в проигрыше?

— Не всегда. И не было еще случая, чтобы я не мог расплатиться. Но иногда и выигрываю.

— А миссис Хэслетт об этом знала? О ком-либо из вас?

— Я никогда с ней об этом не разговаривал, но полагаю, что знала или, по крайней мере, догадывалась — относительно Септимуса. Он обычно приносил ей подарки после выигрыша. — Лицо Киприана снова осунулось. — Он был всегда нежен с ней. У нее… — он поискал подходящее слово и не нашел, — у нее имелась одна слабость — она любила утешать других. Сама она была легкоранима, но обижалась не за себя, а за других…

Лицо Киприана исказилось от сильной душевной боли, выдав вдруг его беззащитность. Он слепо глядел куда-то вдаль, не замечая холодного ветра.

— Когда что-то казалось ей смешным, она смеялась. Никто не мог указать ей, кого следует любить, а кого — нет; она всегда имела собственное мнение. Если она была расстроена, она плакала, но никогда ни на кого не дулась. В последнее время, правда, она пила чуть больше, чем это позволительно леди… — Киприан горько усмехнулся, подметив собственное иносказание. — И еще она была, к своему несчастью, честной во всем. — Он замолчал, глядя, как ветер пускает рябь по поверхности Серпантина.

Если бы мысль о том, что джентльмен может плакать в общественном месте, не была бы сама по себе противоестественной, Монк бы решил, что заметил слезы на глазах Киприана. Даже если Киприан предпочел что-то скрыть в разговоре, ясно было, что по крайней мере горе его искренне.

Монк тактично выжидал.

Еще одна пара прошла мимо — мужчина в гусарском мундире и женщина в платье по последней моде. Наконец Киприан взял себя в руки.

— Должно быть, она узнала нечто поистине отвратительное, — убежденно сказал он. — И вероятно, связанное с угрозой третьему лицу — иначе бы Тави не решилась разгласить чужой секрет, инспектор. Будь у кого-нибудь из слуг незаконнорожденный ребенок или вступи этот слуга в преступную связь, его выдал бы отцу кто угодно, но только не Тави. По правде говоря, она никому ничего не сказала бы и о воришке, поймай она его за руку, — разве что тот попытался бы украсть что-то действительно очень ценное.