Валерий Введенский - Старосветские убийцы

Зеленые глаза удивленно распахнулись. Сердце несчастного замерло:

– Не думайте плохого, Настенька! Мыслей предосудительных в голове моей нет!

– Нет? А о чем же тогда разговор пойдет? – насмешливо спросила красавица.

Рухнов облизнул внезапно потрескавшиеся губы. Отпустивший было ступор начинался заново.

– У меня намерения серьезные…

Зеленые глаза прищурились.

– Я…

– В белой гостиной, во время фейерверка, – оборвала Настя и повернулась к Шулявскому. Рухнов залпом выпил фужер коньяка.

Обед тем временем подходил к концу. Насытившиеся гости вполуха слушали Рооса, рассказывавшего о нравах различных народов:

– У магрибцев столкнулся с совершенно дурацким обычаем. Почетному гостю, такому, как вы, генерал, на пиру полагается самый лучший кусок зажаренного барана.

– Что в том дурацкого? Я своими ранами заслужил! – чуть не обиделся генерал.

– Почетный гость, по мнению магрибцев, не должен утруждать себя жеванием. Жует мясо, а потом руками засовывает ему прямо в рот самая старая, беззубая женщина. Ну как вот эта старушка, – Роос указал на сидевшую рядом с Северским его мать.

Княгиня Анна Михайловна Северская была одета совсем не празднично: тяжелое платье, больше похожее на салоп, на голове – невообразимый чепец с лентами и бумажными цветами. Личного доктора Антона Альбертовича Глазьева посадили с ней рядом, чтобы присматривал, но он, по своему обыкновению, налегал на напитки. Анна Михайловна иногда ела, причем с аппетитом, но большую часть обеда просто сидела молча, смотря невидящими глазами поверх голов.

После бестактных слов все дружно уставились на княгиню. Наступила тишина, даже оркестр смолк. А взгляд княгини вдруг стал осмысленным.

– Вася! Это что – свадьба? – спросила старая Северская.

– Да, матушка! А это моя жена, Лизонька, – ответил князь.

– Я благословения не давала, – ледяным тоном сообщила Анна Михайловна.

– Матушка, вы просто не помните…

– Я-то все помню. А ты? Помнишь ли ты свою клятву? – спросил скрипучий голос громко и четко.

– Какую клятву, маменька? О чем вы?

– Я тебе больше не маменька! Я… Я проклинаю тебя! Не сын ты мне боле, – закончила разговор с ним княгиня и обратилась к невестке: – А ты уезжай отсюда, да побыстрей…

– Матушка не в себе. Доктор! – позвал оторопевшего Глазьева Северский. – Доктор, матушке хуже! Бредит. Сделайте что-нибудь.

К Анне Михайловне уже бежала Настя с темным пузырьком в руках.

– Анна Михайловна, – девушка вылила жидкость в бокал, – выпейте! Вам полегчает.

– Сгинь, дрянь, с глаз моих! – Северская-старшая попыталась стукнуть по столу, но ее руку поймал Глазьев, а Настя, чуть запрокинув княгине голову, ловко влила ей в рот содержимое бокала.

– Дамы и господа! – произнес обескураженный князь. – Все знают о болезни моей любимой маменьки. К сожалению, разум ее покинул. Старость не щадит никого!

По зеркально выбритой щеке князя поползла слеза. Расчувствовавшийся генерал поспешил на помощь. Как почетный гость, он должен был покинуть стол первым.

– Поблагодарим нашего Амфитриона [2]за пир… – начал Веригин, но его перебила княгиня Елизавета:

– Господа, сейчас десерт подадим. Только скатерть надо поменять.

– Пусть меняют, а мы пойдем освежиться в парк. Погода больно прелестна. – И, подав руку Кусманской, генерал двинулся к выходу. Его примеру последовали остальные – всем хотелось на воздух.

Митя лишь ненадолго завладел Машенькиным вниманием, устроив для всей молодежи экскурсию по парку. Показал и наклоненную липу, по которой даже калека заберется к кронам желтеющих деревьев, и гипсовую вазу на мраморном постаменте, украшавшую заросший берег пруда. Сейчас вся компания направлялась к могилке на поляне. Митя, размахивая руками, рассказывал страшную историю помешавшейся девушки, но Маша его не слушала, шепталась о чем-то с Тучиным. Неужели все из-за прыщей? Сколько часов он провел перед зеркалом, уничтожая их! Сколько ведер настоек и фунтов мазей извел! Прыщи не сдавались. Доктор Глазьев утешал, говорил, что Митя перерастет, надо подождать. Как ждать, если Машу, с именем которой последние полгода Митя ложился и вставал, на глазах уводит другой?

Юноша приподнял шляпу, приветствуя приехавших в пролетке опоздавших гостей. Было их двое. Господин, одетый в зеленый уездный мундир, растительности не имел ни на лице, ни на голове, поэтому в свете прощального розового солнца его череп сиял, как рождественский шар. Окладистая, с сединой борода второго давно спутались с длинными, ниже плеч волосами, отчего и так немолодой их владелец походил на Мафусаила.

Увидев подъезжающих, Вера Алексеевна прекратила осторожный допрос Тоннера (дорого ли стоят ваши вызовы и как часто на них ходите?) и заговорщически прошептала:

– Помоложе, лысый, – наш урядник, господин Киросиров.

Тот как раз вылез из брички и суетливо поздравлял княгиню:

– Я, так сказать, имею честь, ваше сиятельство, в этот счастливый день…

Следом, не без труда, вылез и "Мафусаил".

– Пантелей Худяков, – пояснила Тоннеру Растоцкая. Княгиня между тем так обрадовалась, что заключила Худякова в объятия.

– А кто он? – полюбопытствовал доктор, с удивлением наблюдая за этой сценой.

– Как? Не знаете про Пантелея? – обрадовалась Вера Алексеевна и набрала в легкие побольше воздуха. Тоннер понял, что рассказ будет долгим. – Это камердинер покойного Александра Северского. Незадолго до войны князь дал ему вольную. Помните несчастную Катю, что из окошка сиганула?

– Да, – ответил Тоннер.

– Князь, уходя в партизаны, дочку Катю отправил к мачехе…

– Анне Михайловне, – сообразил доктор. Сумасшедшая старуха за обедом произвела на него впечатление.

– Как раз Пантелей Катю и повез, хотя и в отряд к князю хотел. Зол был на французов. На лето свадьбу наметил, а тут Наполеон! Пока ездил, французы далеко продвинулись, сюда не пробиться. Так он в армию ополченцем записался!

– Так жениться хотел, что на войну отправился? – усмехнулся Тоннер.

– Представьте себе! – подтвердила Растоцкая и, не желая удаляться от главной темы, с места в карьер спросила: – Доктор, а вы о женитьбе не задумывались?

– Пока нет, сударыня, – учтиво ответил тот. – Мне кажется, я не совсем готов к такому шагу. Вы не закончили про Пантелея, – желая свернуть скользкую тему брака, напомнил доктор.

– Ах да, – "спохватилась" Вера Алексеевна. – Воевал он столь успешно, что представлен был к офицерскому званию! Представляете? До Парижа дошел! Сам-то не пьет, но обратил внимание, как полюбилось сослуживцам французское вино. И решил его в Россию поставлять – офицеры скоро домой вернутся, и что прикажете им пить после бордо? Неужели анисовку?