Мария Фагиаш - Лейтенант и его судья

Кунце ничего не ответил. На этот раз все прошло хорошо, подумал он. Чего он опасался: что его внутренние сомнения помешают вести допрос, — не произошло. Он чувствовал себя более уверенным, чем в начале допроса. Дичь была в пределах выстрела. Кунце был убежден, что Клара Брассай была отравлена и что Дорфрихтер приложил к этому руку. Он позвонил комиссару доктору Вайнбергу и попросил его распорядиться произвести эксгумацию и вскрытие трупа Клары Брассай.

Одновременно в венгерскую деревню, где отец Клары заботился о душах своей паствы, были посланы два детектива. Они должны были установить, не было ли в вещах Клары, которые оставались в пансионе фрау Кралик, чего-либо заслуживающего внимания.

В один из дней Роза возвратилась из Граца. Когда Кунце зашел домой, она щеголяла уже в своем ярком надушенном неглиже. Она не догадывалась, что это как раз и не нравится капитану. Он редко выражал свое мнение о том, как она выглядит. Если она его спрашивала, что он думает по поводу ее нового платья, Кунце всегда отвечал, что оно ей очень идет, даже если платье ему и не нравилось.

— Дядя Пауль завещал мне все, — сказала она ему, едва он вошел. — То есть почти все. Десять тысяч крон должны быть выплачены экономке. Я подозреваю, что он ей еще кое-какие ценные бумаги отдал. Или она их просто взяла. Но я не хочу устраивать из-за этого скандала, главным образом из-за того, чтобы не затягивать дело. Адвокат считает, что все должно быть улажено за два месяца. Сегодня у нас двадцатое декабря — значит, это будет конец февраля. Дорогой, мы можем нашу свадьбу планировать на март. Мартовские иды — это было бы прелестно!

— Почему мартовские иды?

— Это звучит так очаровательно!

— Для Цезаря это было совсем не так.

— Разве ты не счастлив? — спросила она, обняв его.

Он был совсем не счастлив, ни от перспективы скорой женитьбы, ни от нежного объятия. Бретелька сползла с ее плеча, и ему вспомнились откормленные и ощипанные венгерские гуси, их бледно-желтые тушки, развешанные в лавках на рынке, мимо которого он шел домой.

— Ты совсем не кажешься счастливым, — услышал он ее голос. Ее большие голубые глаза были полны упрека.

— Я просто устал сегодня, — солгал он и, чуть коснувшись, поцеловал ее в лоб.

Он подумал, что бы сделал Петер Дорфрихтер на его месте. Возможно, ушел бы из дома, чтобы никогда не вернуться, невзирая на упрек в больших голубых глазах. Он бы, вероятно, решил, что наступил момент для честного расставания, иначе впереди предстоит пожизненное рабство — так он это характеризовал, — если не пойти на это расставание. Дорфрихтер — просто циник, потому что у него хватило решимости покинуть женщину, которую он не любил. Эмиль Кунце был порядочный человек, потому что продолжал оставаться рядом с нелюбимой женщиной. На самом деле, подумал он с горькой досадой, получается так, что он порядочен лишь потому, что слаб, а Дорфрихтера считают циником потому, что у него хватило мужества следовать своим убеждениям. Роза любила его, и ему суждено всю жизнь быть к ней прикованным. Ее любовь была подобна огромному ненасытному спруту — это ему очень скоро стало ясно и приходило ему в голову всегда, когда ее руки тянулись к нему и против воли крепко прижимали его к мягкому, рыхлому телу. И тем не менее он ни разу не предпринял попытку бежать. И оправдать себя тем, что он, мол, еще молод, он тоже уже не мог. «Желание быть любимым, — размышлял он, — это заблуждение молодости. Зрелость начинается с понимания того, что любить гораздо сложнее, чем быть любимым, и только немногие находят мужество признать это. Большинство довольствуются тем, что принимают за любовь поверхностный интерес или половое влечение».

— Ирма и Альфред очень рады, — сказала Роза.

— Чему? — спросил рассеянно Кунце, пока до него не дошло, что речь идет о сестре Розы и ее муже.

Роза посмотрела недоуменно на него.

— Тому, что мы женимся. Чему же еще?

«Она им успела уже все сказать», — подумал Кунце.

— Это мило с их стороны, — пробормотал он.

— Надеюсь, у армии не будет возражений, — продолжала Роза. — Квартира оформлена на Альфреда. Но они могут докопаться, что я здесь жила. Как ты считаешь, может быть, мне лучше переехать к Ирме и Альфреду, я имею в виду, до свадьбы?

— Быть может, лучше переехать мне? — в шутку спросил Кунце, и вдруг мысль эта ему понравилась. — Да, так и сделаем. Я сниму квартиру поблизости. Достаточно будет меблированной комнаты. Никакой роскоши. Две комнаты или гостиная со спальней, с отдельным входом и ванной.

— А где же ты будешь кушать?

— Завтракать я могу где-нибудь в кафе по дороге на работу, а ужинать здесь. В конце концов, это же все ненадолго.

Слово «ненадолго», похоже, успокоило ее, и она сказала, что будет присматривать подходящую квартиру. Когда горничная объявила, что стол накрыт, Кунце обратил внимание, что стол сервирован лучшим Розиным майснеровским фарфором. В серебряном ведерке со льдом стояла бутылка шампанского.

— А что же мы празднуем? — спросил он, только чтобы ее подразнить. С момента, как его переезд был решен, настроение у него слегка улучшилось. Он совсем не думал, что может избежать женитьбы — этот приговор обжалованию не подлежал. Тем не менее переезд в новую квартиру был в его нынешнем состоянии поистине благодатью.

После обеда они слушали граммофонные пластинки. Музыка повергала Розу всегда в романтическое настроение, и, когда она два раза подряд поставила вальс из «Веселой вдовы», Кунце встал и, извинившись, что у него был трудный день, пожелал ей спокойной ночи. Дождавшись конца пластинки, Роза отправилась спать. Оставшуюся почти полной бутылку шампанского она взяла с собой в спальню.

Сразу же после возвращения детективов из Венгрии комиссар Вайнберг разыскал Кунце в гарнизонном суде, чтобы проинформировать его о результатах следствия. В последние два дня венские газеты были заполнены сенсационными сообщениями о жизни и смерти Клары Брассай. Досужие репортеры успели поговорить с членами семьи Клары, с директором театра в Кешкемете, с бывшими коллегами, с портье «Гранд-отеля» и с фрау Кралик. Один отчаянный молодой человек попытался взять интервью у Ходосси-старшего, но был вышвырнут на улицу собственноручно его массажистом-сенегальцем.

— Моим людям пришлось попотеть, чтобы от этого патера хоть что-нибудь узнать, — сказал комиссар. — Он сказал, что порвал со своей дочерью, когда она ушла из дома и попала на сцену. — От его жены также много узнать не удалось. Она рассказала детективам, что ездила в Кешкемет и пыталась уговорить дочь вернуться; когда же дочь прямо при ней закурила сигарету, мать поняла, что Клару не спасти. Она встала и ушла. Больше она с дочерью не разговаривала. Я убежден, что она видит и сегодня в печальном конце своей дочери лишь божью кару за курение.